Последние дни экономисты упражняются в рассуждениях о дефиците российского бюджета и о том, на сколько Владимиру Путину хватит резервов. При этом вопрос, который на самом деле интересует большинство, звучит так: «Когда у российского правительства кончатся деньги на войну?» Отвечать на этот вопрос, руководствуясь данными о текущем дефиците бюджета или остатках ФНБ, — примерно то же самое, как оценивать, когда закончатся деньги игрока в рулетку на основании данных о том, сколько рублей у него в левом кармане брюк — не учитывая, что в других карманах у него тоже рубли, в ботинке спрятаны доллары, а еще есть дорогие часы и фамильный перстень с бриллиантом.

Если мы допускаем, что Путин готов спустить в геополитическую рулетку все доступные ресурсы, то, чтобы понять, сколько их осталось, необходимо принимать во внимание весь комплекс мер, которые российское правительство способно предпринять для финансирования военных расходов.

В целях примерной оценки этих пределов я построил сценарную модель, в рамках которой внешнеэкономические и военные факторы приняты исходя из негативных допущений. При этом ответные действия российского правительства посчитаны из разумных пределов использования всех доступных ему ресурсов.

В своем анализе я рассматривал единственное измерение устойчивости — финансовые ресурсы правительства. Все остальные факторы учтены лишь в той мере, в которой они могут повлиять на рассматриваемый сценарий. За скобками рассмотрения — социальные последствия, их возможное политическое влияние на режим, физические перебои с комплектующими для ВПК и долгосрочные последствия для реального сектора экономики, которые выходят за рамки рассматриваемого периода.

Необходимо понимать, что на любые внешние шоки или бюджетные трудности российские власти могут реагировать двумя способами: а) сохраняя общую рамку рыночной экономики и относительно нормально функционирующего рынка капитала; б) методом явных конфискаций, национализаций, принудительного размещения внутреннего долга, отказа от конвертируемости рубля и других мобилизационных мер.

Формат мобилизационных мер предсказать невозможно, поэтому я буду говорить о пределах финансовой устойчивости в рамках сохранения рыночной модели и использования правительством относительно цивилизованных методов. Однако надо иметь в виду, что мобилизационные методы позволят продолжить войну и после исчерпания рыночных. Т.е. базовый вопрос, на который я отвечаю, не столько в том, когда Россия утратит экономические возможности продолжения войны, сколько в том, когда продолжение войны может потребовать радикального изменения экономической политики, а значит, и образа жизни большинства россиян. Горизонт этого прогноза — конец 2025 года.

Вводные замечания

Базовые допущения 

Все ⁠построения основаны на допущении, что ⁠ближайшие три года ⁠война будет продолжаться. При этом масштабы ⁠производства вооружений будут ограничены только ⁠физическими возможностями, а масштабы мобилизации — возможностью физически вооружить ⁠мобилизованных. ⁠Т.е. масштаб военных действий и сопутствующих им расходов существенно вырастет. Варианты прекращения огня, краха режима в России, ядерной эскалации и т.п. находятся за скобками рассмотрения. 

Мы будем исходить из средних цен на нефть марки Brent в 60 долларов за баррель в течение трех лет. Это заметно ниже текущего уровня и существующих прогнозов. Помимо цены нефти, сегодня важны физический объем нефтяного экспорта и размер дисконтов в его отношении (почему дисконты к цене российской нефти должны с течением времени снизиться, я подробно объяснял). 

Тем не менее, в рамках модели мы заложим средний дисконт (т.е. разница фактически полученного за российскую нефть и ценами Brent) в 20 долларов за весь период. Это примерно соответствует текущей «официальной» версии масштаба дисконта, при том что 1/3 экспорта идет без дисконтов на Дальний Восток, а 2/3 с дисконтами якобы в 30 долларов. В реальности, при предусмотренных нами 60 долларах за Brent и предположении, что сокращение физических объемов будет происходить за счет той части экспорта, что экспортируется через западные порты, подобная оценка среднего дисконта мне представляются излишне негативной. 

Сценарий исходит из того, что добыча и экспорт российской нефти+нефтепродуктов будут ниже уровня 2022 года на 1,5 млн баррелей в день в течение трех лет, при сокращении доли нефтепродуктов. В инерционном сценарии (под которым я далее буду понимать экстраполяцию текущих тенденций, без наших негативных допущений) сокращение вряд ли сильно превысит 0,5 млн баррелей. 

Если каждый конкретный из описанных выше параметров нефтяного экспорта (цена, дисконт, объем) имеет некоторую вероятность быть хуже указанных допущений, то вероятность сочетания всех перечисленных факторов относится к 1–3% самых катастрофических вероятностей. Иными словами, принятые в модели допущения означают, что Россия будет в течение трех лет жить при эффективной цене экспортируемой нефти 40 долларов за баррель при сокращении объема экспорта на 20%.

Предполагается, что Запад продолжит вводить все санкции, на которые способен, а также прилагать все усилия к обеспечению выполнения уже действующих, при этом Индия и Китай к санкциям не присоединятся. Я бы не взялся всерьез моделировать последствия их присоединения.

Сдвиги в структуре ВВП 

Прежде чем перейти к финансовым расчетам, следует задать одну важную макроэкономическую перспективу. Предположим, агрессию начала бы страна, которая, в отличии от России, имеет отрицательное сальдо внешней торговли и небольшие валютные резервы. Допустим, Турция. Такая страна моментально бы столкнулась: а) с совокупным сокращением потребляемых внутри страны товаров (включая военное потребление) т.к. импорт оплачивать нечем, а до войны потребляли больше, чем производили; б) конечное мирное потребление испытало бы двойной шок: часть ранее потребляемого исчезло из-за невозможности оплачивать импорт, а часть ушла на военные нужды; в) с девальвацией, гиперинфляцией и много чем еще, но в данном случае нам важны пункты «а» и «б».

Теперь сравним это с Россией, которая до войны имела большое положительное сальдо внешней торговли (иными словами, потребляла примерно 90% от того, что производила). Если сальдо внешней торговли такой страны вдруг становится нулевым, но при этом государство начинает забирать дополнительно 10% ВВП на военные нужды, то для экономики с точки зрения конечного потребления ничего не меняется. Пример: раньше Россия экспортировала большой объем черных металлов, теперь их экспорт упал, а часть высвободившегося металла используется в производстве снарядов и танков. Никаких потерь для мирного потребления металла при этом не происходит. Оружие, ГСМ и многое другое тоже были предметом экспорта до войны.

Десятилетиями производя больше, чем потребляя, Россия использовала доходы от продажи излишков двояким образом. Часть оседала в резервах правительства и крупных компаний, которые безотносительно форм собственности сегодня стоит рассматривать как резерв финансирования расходов на войну. Часть вывозилась из России частными лицами, доходы которых со временем станут объектом реквизиций все большего масштаба. Весь дальнейший текст посвящен механикам финансового взаимодействия в этом треугольнике. Но чем дольше я его писал, тем больше осознавал, что финансовый сектор в данном контексте лишь надстройка. Взаимодействие на финансовом уровне может быть построено различными способами, которые выберет российское правительство. 

С точки зрения возможностей вести войну 

первоочередное значение имеет не способ организации финансовых потоков, налогов или заимствований, а физическое наличие тех самых 10% «лишнего» ВВП. 

У условной Турции такого излишка заведомо нет и перераспределять можно только физически (на товарном уровне) изъятое из гражданского потребления. В России вопрос лишь в том, как правительство организует налоги, заимствования и конфискации для того, чтобы перераспределить по факту существующий излишек в 10% производимого ВВП, который долгие годы и так не использовался внутри страны. Для понимания масштаба этой цифры скажу, что в сравнении с 2021 годом в 2022 военные расходы РФ увеличились на 2–2,5% ВВП. 

Другим важным для понимания происходящего сдвигом в структуре ВВП является замещение военными расходами частных инвестиций (по спросу). Пример: строительные мощности, ранее задействованные в строительстве частных домов и заводов, перераспределяются на строительство дотов, бункеров и ремонт разрушенного. 

В любой воюющей стране риски растут и предприниматели вместо расширения бизнеса стараются купить валюту и вывезти деньги из страны. В описанной выше условной Турции каждый доллар вывезенный таким предпринимателем уменьшал бы количество долларов, которые можно потратить на импорт. Сокращал количество товаров в стране, разгонял инфляцию и девальвацию. 

В России, имеющей большие валютные резервы и положительный торговый баланс, доллар, купленный у ЦБ и вывезенный таким предпринимателем, оказывает дефляционное воздействие на экономику. Продавая доллары из резервов, правительство изымает потраченные на войну рубли, не разгоняя инфляцию военными расходами. Пока этот механизм не столь значим, но в перспективе его значение возрастет.

Именно поэтому мы начнем обсуждение финансовой устойчивости российского правительства с такой, казалось бы далекой от войны темы, как торговый баланс.

Внешний контур

Торговый баланс

Для грубой оценки российского экспорта я использовал данные об экспорте 2021 года, сократил экспорт нефти и нефтепродуктов в соответствии с описанными выше допущениями о ценах, дисконтах и объеме; сократил выручку от экспорт газа на 75%; от экспорта черных металлов на 50% и вычел весь экспорт вооружений.

Все остальные составляющие экспорта мы примем как неизменные на уровне 2021 года. С одной стороны, пост-пандемийный 2021 был не самым удачным, а в условиях заложенной в сценарии девальвации многие экспортеры гражданской продукции получат дополнительные конкурентные преимущества и экспорт нарастят. С другой, мы закладываем дальнейшее ужесточение санкций и затруднение экспортных операций, так что будем исходить из того, что данные факторы уравновесят друг друга. Таким образом, в рамках всех наших допущений в течение трехлетнего периода экспорт будет составлять 360 млрд долларов в год против 628 млрд в 2022 году.

Такое радикальное сокращение экспортной выручки неизбежно вызовет девальвацию рубля. Чтобы сделать грубое предположение о масштабах такой девальвации, оттолкнемся от следующего соображения. Согласно параметрам бюджета 2023 года, рублевая цена нефти должна составить около 4800 рублей. Чтобы сбалансировать ее в рамках нашего негативного прогноза цен на российскую нефть, курс доллара должен составить 120 рублей. Я не вижу оснований такого курса в инерционном сценарии, но в рамках наших допущений представление о среднем курсе в 120 за период (в начале ниже, в конце выше) представляется весьма правдоподобным.

Резкая девальвация традиционно сокращает импорт. В период 2008–2009 годов 30% девальвация привела к 33% падению импорта. В период 2014–2015 годов 70% девальвации вызвали сокращение импорта на 35%. Предположение, что описанные нами параметры девальвации вызовут падение импорта на 25% от уровня 2022 года, представляется весьма консервативным. Таким образом мы получим цифру годового импорта в 258 млрд в среднем за период.

Итого: даже в описанных условиях сальдо внешней торговли России останется резко положительным в районе 100 млрд долларов в год, т.е. на уровне показателей 2020 года. В инерционном сценарии это будет более 150 млрд при большем объеме импорта.

Платежный баланс, резервы и отток капитала

Мы будем исходить из того, что за весь период сохранится серьезный отток капитала из России, с которым правительство не будет всерьез бороться (почему — ниже). Для простоты модели мы будем считать отток капитала равным положительному сальдо внешней торговли плюс продаже валютных резервов ЦБ, т.к. на упрощенном уровне из страны не может быть вывезено больше долларов, чем их поступает на рынок.

Для целей дальнейших рассуждений 

главной неопределенностью является реальный объем и состояние международных резервов ЦБ. 

Во-первых, неясно, какую часть из них западным странам в реальности удалось заморозить. Сначала бодро рапортовали о более 300 млрд, потом появились оценки, что заморожено 80–100 млрд. А недавно Bloomberg и вовсе писал, что в ЕС удалось найти и вовсе лишь 36 млрд из находившихся там 258 https://www.bloomberg.com/news/articles/2023–02–09/eu-urged-to-make-banks-report-size-of-frozen-russian-assets И никаких возможностей объективной проверки данных цифр нет. В рамках умеренно негативного допущения для дальнейших расчетов мы будем исходить из того, что фактически арестовано 250 млрд.

Во-вторых, не очевидна ликвидность находившегося в резервах монетарного золота. Санкции предусматривают ограничения для его продажи. Золото можно продать в том же ОАЭ, Африке или Китае, однако практически любые сделки такого рода будут ограничены в объемах и совершаться с ощутимыми дисконтами. Помимо этого, надо иметь в виду, что сам объем в 2300 тонн золота является большим по мировым меркам и даже в мирное время распродать его быстро, не вызвав глобального обвала цен на золото, было бы затруднительно. При ограниченном круге потенциальных покупателей эта трудность многократно увеличивается, а требуемые дисконты вырастут. 

С другой стороны, часть золота может быть реализована на внутреннем рынке в виде монет и слитков. Поскольку наш сценарий предусматривает серьезную девальвацию рубля и заметное инфляционное давление на фоне дефицита наличной валюты, подобный спрос на внутреннем рынке должен заметно вырасти. Поэтому мы будем исходить из предположения, что при острой необходимости ЦБ удастся так или иначе реализовать до трети существующего объема золота в течение трех лет.

После вычета из 580 млрд официальных резервов ЦБ замороженных активов, позиции в МВФ, 2/3 монетарного золота и минимального неснижаемого остатка мы будем считать, что реально доступные ресурсы ЦБ на горизонте трех лет составляют около 200 млрд долларов, что тоже является весьма консервативным допущением

Эта цифра нам будет важна далее для анализа пределов бюджетной устойчивости, т.к. в случае предусмотренного нашей моделью бюджетного кризиса будет неизбежно задействован следующий механизм: (1) правительство выпускает рублевые обязательства на внутреннем рынке; (2) ЦБ скупает эти обязательства либо напрямую, либо путем предоставления банкам кредитов под их залог; (3) чтобы не допустить раскручивания неконтролируемой инфляции, ЦБ продает валюту/золото из резервов в объеме, аналогичном объему покупки государственных облигаций, и изымает таким образом из экономики излишние рубли, эмитированные для покупки облигаций.

При этом я полагаю, что масштабный запуск данного механизма произойдет раньше, чем многие думают или им это кажется необходимым. Мое предположение основано на той же причине, что и предположение о том, что в обозримой перспективе российские власти не будут деятельно бороться с вывозом капитала из страны. 

Дело в том, что в условиях предусмотренного нашей моделью резкого наращивания военных расходов продажа валюты из резервов является одним из немногих доступных механизмов стерилизации избыточной ликвидности и сдерживания инфляции. 

Когда кто-то покупает квартиру эмигрировавшего россиянина, российский бизнес иностранной компании, золото или выводит часть своих денег за рубеж — для всех этих операций этому «кому-то» нужны рубли.

Рубли он может заработать, взять из прибыли своего предприятия, взяток или похоронных выплат за погибшего родственника. Во всех этих случаях по сути происходит стерилизация денег, вброшенных бюджетом в экономику.

Именно такая логика кажется мне единственным объяснением того, почему ЦБ допустил столь резкое укрепление рубля летом 2022 года. Во всех предыдущих похожих ситуациях ЦБ стремился скупать избыток валюты на рынке в резервы. Однако в условиях, когда бюджет и так вбрасывает в систему все большее количество рублей, ЦБ не мог себе позволить дополнительной эмиссии для сдерживания курса из антиинфляционных соображений. Сокращение инвестиций и трансформация заметной части части сбережений в вывоз капитала кажутся мне единственным значительным антиинфляционным контуром в условиях резкого наращивания дефицита бюджета.

Таким образом, в нашей модели отток капитала, за вычетом встречных потоков, составит 500 млрд за три года, при том, что 200 из них будет продано ЦБ. (В инерционном сценарии отток может быть и бОльшим, однако инерционный сценарий предусматривает более дорогую нефть и более крепкий рубль. В условиях предусмотренной нами девальвации и вывозящие капитал россияне, и распродающие активы иностранцы смогут выручить за свои рубли меньше долларов). 

Бюджет

Сколько стоит война бюджету

Оттолкнемся от того, что в мирном 2021 году расходы по разделам нацбезопасность+оборона составили 5,9 трлн. Бюджет на 2022 год, сверстанный до войны, выделял на эти две графы 6,3 трлн. Сверстанный осенью бюджет на 2023 год мы рассматривать не будем как заведомо дезинформирующий. 

Детализированная информация о фактических расходах бюджета 2022 года не публиковалась. Однако мы знаем, что общие расходы бюджета превысили планировавшиеся на 7,5 трлн рублей. Очевидно, что не вся эта сумма пришлась на увеличение чисто военных расходов: более высокая инфляция потребовала большей, чем планировалось, индексации регулярных платежей, были приняты решения о ряде дополнительных социальных выплат, реализованы меры поддержки отдельных отраслей экономики и т.п. Прямые военные расходы выросли максимум на 4–5 трлн. (примем для расчета 4,5).

Для дальнейших рассуждений о вероятном сценарии роста военных расходов нам необходимо как-то аналитически отделить переменные траты, изменяющиеся с масштабом военных действий, от постоянных трат в рамках разделов нацбезопасность+оборона, которые регулярно осуществляются в мирное время и не могут расти экспоненциально. В них, в частности, входят: полиция и ФСБ, содержание ядерных сил и пограничников, всевозможная силовая «социалка» с ведомственными санаториями, зданиями и частями, и многое другое. Предлагаю отнести к переменным расходам (которые могут расти пропорционально масштабу действий) все траты на закупку вооружений (до войны 1,5 трлн), мобилизационные мероприятия, а также все расходы на содержание активной группировки, включая выплаты погибшим/раненым, а также медицину, логистику, ГСМ, строительство зданий и сооружений, связанных с войной. В рамках подобного подхода переменные военные расходы 2022 года можно оценить максимум в 6 трлн. 

Дальше мы вступаем на тонкий лед предположений. Допустим, что среднегодовая численность активной группировки на 2023 год составит 0,6 млн. человек. Зарплаты и наградные такой группировки, если брать даже по 300 тысяч рублей в месяц на человека, можно оценить в 2,16 трлн в год. Официальных данных о потерях у нас нет, но если предположить, что в 2023 году будет 60 тысяч убитых и 140 тысяч раненых, то выплаты по смерти и ранению составят чуть больше 1 трлн. С учетом ГСМ, продовольствия, медицины, логистики, строительства укреплений совокупность трат, не связанных с производством вооружений, может достигнуть 5 трлн максимум.

Закупки вооружений до войны составляли менее 1,5 трлн в год. Насколько их удалось нарастить, понять сложно, верхний предел роста ограничен физическими возможностями оборонного комплекса. Следует однако учитывать, что помимо производства вооружений осуществляются масштабные инвестиции в расширение производственных мощностей. Поскольку мы закладываем все по разумному максимуму, будем исходить из 6 трлн в 2023 году, т.е. рост в четыре раза к 2021.

Дальнейшее еще более туманно, и чем дальше, тем в большей степени рост расходов будет сдерживаться физическими, а не финансовыми ограничениями.

Если мы допускаем, что переменные расходы на войну достигнут 11 трлн в 2023 году, то 25 трлн. (в текущих рублях) в 2025 году, наверное, представляется абсолютным верхним пределом, предполагающим рост расходов на производство вооружений в 10 раз от уровней 2021 года и увеличение задействованной группировки до более 1 млн человек, при пропорциональном росте потерь. При этом все денежные оценки взяты по максимуму, с учетом того, что зарплаты военных и выплаты в реальном выражении не сократятся (что вряд ли). Я слабо верю в достижимость таких уровней расходов, однако в логике моделирования негативного сценария примем эти предположения за основу.

Доходы и мирные расходы

В плане мирных расходов принятый бюджет 2023 года нельзя назвать бюджетом жесткой экономии. Подрезали программы развития, расходы на национальную экономику и госуправление. Однако в наиболее политически чувствительных вопросах прямых выплат населению скорее стоит говорить о стагнации. 

Если исходить из тех жестко негативных допущений по цене нефти и военным расходам, которые мы сделали выше, очевидно, что в подобной ситуации в 2024–2025 годах правительство начнет экономить на всем подряд, перераспределяя часть бюджетной нагрузки с федерального бюджета на социальные фонды и бюджеты богатых регионов, в т.ч. путем перераспределения доходов и расходных обязательств. Напомню, что консолидированный бюджет 2022 года собрал 52,1 трлн доходов, из которых на федеральный пришлось только 27,2. Более того, совокупность бюджетов вне федерального имела в 2022 году профицит более 2 трлн. Иными словами, мирные расходы всех уровней бюджетной системы 2022 года составили порядка 43 трлн, и сокращение нужно считать от их совокупности, а не только от той части, что приходится на федеральный бюджет.

Даже если исходить из общего объема экономии всех мирных трат консолидированного бюджета на 5% в 2024 году и еще +5% в 2025, то общая экономия за период составит порядка 7 трлн текущих рублей. В действительности 

при таком внешнем фоне, особенно при инфляции более 20%, правительство может позволить себе и гораздо более существенное сокращение мирных расходов в реальном выражении.

Ситуация с фактическим исполнением бюджета по состоянию на конец февраля 2023 года выглядит неопределенно. С одной стороны, дефицит бюджета за два месяца достиг 2,6 трлн, практически выбрав весь лимит за год. С другой, Минфин дал относительно правдоподобные объяснения причин роста расходов (авансирование) и анонсировал дополнительные налоговые меры. В любом случае, текущие фактические расходы с запасом укладываются в принятые нами допущения о росте прямых затрат на войну до 11 трлн в 2023 году. 

Для оценки будущих доходов бюджета я использовал следующую логику: в отношении ненефтегазовых доходов экстраполировал заложенный в бюджет план 2023 на 2024–2025. (все расчеты в ценах 2023 года). Такое допущение я могу объяснить двумя причинами: во-первых, в моделируемой нами стрессовой ситуации государство будет неизбежно изыскивать дополнительные способы изъятия ресурсов у бизнеса и обеспеченных россиян; во-вторых, при ТАКОМ масштабе военных расходов, который мы закладываем, дополнительный спрос предъявляемый государством превысит 15% ВВП в 2025 году без учета мультипликаторов. Это как минимум не позволит общему объему ВВП падать, а прибыли в ряде отраслей экономики неизбежно вырастут (так всегда происходит в рыночных экономиках, ведущих войну, и уже произошло в России). 

Нефтегазовые доходы в реальных рублях мы сократим на 20% от уровня заложенного в бюджет на 2023 год. Во-первых, исходя из принятых нами предположений о курсе, рублевая цена нефти будет соответствовать заложенной в бюджет, а с ней и часть налогов. Во-вторых, налоги взимаются с различных месторождений по-разному, исходя из конкретных условий добычи, и логично предположить, что при принятом нами падении добычи сокращать будут в первую очередь наименее рентабельные месторождения. В-третьих, в заложенных в модель условиях правительство увеличит налоговое давление на нефтянку. (Я понимаю, что в заданных параметрах будут и другие факторы, давящие на нефтегазовые доходы вниз, однако по совокупности перечисленного не вижу смысла уходить совсем в детали. Оценка в 20% вполне соответствует принципу негативных допущений. В инерционном сценарии без резкой девальвации падение может быть и больше).

С учетом всех вышеизложенных допущений доходы бюджета составят 24,4 трлн реальных рублей 2023 года в течение всего периода 2023–2025. Расходы в таких же ценах будут 35 трлн в 2023, 40 трлн в 2024 и 44 трлн в 2025. Соответственно, дефицит составит 10,6, 15,6 и 19,6 трлн, или 45,8 трлн за весь указанный период. (В инерционном сценарии дефицит будет в 2–3 раза меньше).

Источники финансирования дефицита

Из предшествующих рассуждений, за 3 года мы имеем дефицит в размере 45,8 трлн, или 30% годового ВВП. Много это или мало? Дефицит бюджета США за три года 2009–2011 годов составил 26,7% годового ВВП и 27,1% ВВП за два (!) года 2020–2021. В Англии — 26,2% и 20,4% за те же периоды. В Японии — 36% ВВП за 2009–2012. Во всех указанных случаях большая часть такого дефицита была монетизирована без радикальных инфляционных последствий.

При этом, даже если предположить дефицит бюджета РФ в 30% ВВП за три года, то к концу периода госдолг едва достигнет 50% ВВП, на фоне 129% в США, 262% в Японии — т.е. останется на уровне, который в мирное время считался бы вполне безопасным.

Однако понятно, что возможности России несравнимы с развитыми странами, обладающими финансовой системой гораздо большей глубины. Поэтому рассмотрим источники возможного финансирования дефицита подобно.

Сначала надо вспомнить про те 200 млрд долларов резервов, про которые мы говорили в предыдущем разделе. По принятому для целей модели курсу это 24 трлн рублей, которые через продажу валюты и покупку на нее ОФЗ могут быть прямо переданы в бюджет. Есть еще ФНБ, но он частично пересекается с резервами, а частично неликвиден, поэтому 

для пущей катастрофичности сценария мы не будем ФНБ в принципе учитывать.

Также не будем учитывать возможности государства продавать активы внутри страны и занимать у «дружественных стран».

С учетом использования резервов для покрытия дефицита необходимо где-то взять еще 21,8 трлн. У российского правительства есть два очевидных источника для этого: заимствования на внутреннем рынке и чистая монетизация долга за счет эмиссии. 

Начнем с эмиссии. Между февралем 2022 года и февралем 2023 агрегат М2 в стране вырос на 16,4 трлн рублей, или более чем на 25% при инфляции 12–14%. За 2021 год он вырос на 8 трлн рублей. В течение почти всего периода путинского правления денежная масса в процентах росла почти вдвое, а иногда и в 3–4 раза быстрее инфляции. Я понимаю, что рост М2 не равен чистой эмиссии, однако в заданных нами стрессовых условиях банковские мультипликаторы должны сокращаться и несложно представить ситуацию, в которой эмиссия будет даже большей, чем прирост М2.

С учетом многих лет относительно безинфляционного роста М2 на несколько триллионов в год и текущего уровня инфляционных ожиданий я не вижу существенных проблем даже в том, чтобы просто напечатать 21,8 трлн за три года. Т.е. 7,3 трлн в год, или 11% от текущего М2, или в два с лишним раза меньше объема прироста М2 в 2022 году. В США в 2020 году М2 вырос на 27% за год без серьезных последствий. Сформулирую по-другому: масштаб эмиссии в 21,8 трлн за три года сам по себе не способен привести к гиперинфляции на этом временном горизонте. 

Девальвация и дефицит рабочих рук и так сильно разгонят инфляцию: до 20+% или даже 30%. Однако высокая инфляция, обусловленная структурными немонетарными факторами, является дополнительным аргументом в пользу возможностей относительно безболезненной эмиссии, которая будет просто поддерживать отношение М2 к ВВП.

Теперь о возможностях заимствований. Структурный профицит ликвидности банковского сектора составляет сегодня около 3 трлн рублей. Простым языком это значит, что банкам уже сейчас некуда деть 3 трлн свободных денег, а бюджет каждый месяц вбрасывает в систему дополнительные триллионы. В условиях военной неопределенности и девальвации экономика будет предъявлять низкий спрос на кредиты, а системообразующие банки ограничены в размещении денег за рубежом. Поэтому альтернатив ОФЗ как формы размещения избыточной ликвидности в условиях наших допущений будет не так много. 

Я не уверен, возможно ли в течении трех лет занять на внутреннем рынке все 21,8 трлн на чисто рыночных условиях. Ничего подобного раньше не делалось — но и условия необычные. Однако между чисто рыночными и принудительным размещением госдолга в арсенале российских монетарных властей есть и такой инструмент, как добровольно-принудительные рекомендации крупным компаниям и банкам, где разместить свободные средства. Только у Сургутнефтегаза есть около 4 трлн рублей свободных денег, банковская система по сути контролируется государством, и это не единственные денежные «мешки», которые правительство может «потрясти». С учетом использования подобных методов занять 21,8 трлн также вполне реально. Т.е. 

мы нашли недостающее дважды, не прибегая к более экстравагантным методам.

Кстати, в логике структуры ВВП и рыночный рост доходности ОФЗ и их добровольно-принудительные размещения будут выполнять одну и ту же функцию — перераспределение ресурсов от инвестиций к военным расходам.

В реальной ситуации монетарные власти будут гибко сочетать все три механизма финансирования дефицита (стерилизация через продажу резервов, монетизация и рыночные заимствования). И я не могу себе представить сочетания факторов, при котором правительство не сможет в течение трех лет профинансировать 45,8 трлн дефицита, который, в свою очередь, был выведен из сочетания максимально негативных допущений по доходам и расходам. Подозреваю, что в пределе можно было бы профинансировать даже 70 трлн. Потом уже начнут накапливаться различные негативные эффекты, но они явно выходят за рамки рассматриваемого нами временного горизонта. 

Заключение

Этот текст был посвящен анализу лишь одного измерения способности режима Путина продолжать войну. Это измерение не является единственным и я не утверждаю, что не может произойти иных событий, в том числе экономического свойства, которые вынудят Россию прекратить агрессию. Я отвечаю лишь за очень примерную оценку резервов бюджетной системы в условиях, если правила игры не изменятся радикально.

Я сознательно не обсуждаю долгосрочные негативные последствия, для российской экономики от некоторых из описанных выше решений. Они будут, но 

сегодня важно не то, насколько российская экономика деградирует через 10 лет, а то, сколько лет Путин сможет финансировать войну. 

В то же время хочу еще раз подчеркнуть, что хотя отдельные допущения, принятые для целей моделирования, не являются максимально возможно негативными для российской экономики, сочетание их всех одновременно представляется крайне маловероятным. В реальности провал отдельных показателей, скорее всего, будет компенсирован лучшими результатами по другим параметрам. Еще более негативное для российской экономики развитие событий возможно только при условии сочетания с полномасштабной войной острого мирового экономического кризиса или в случае присоединения к санкциям широкой коалиции стран, включающей Индию и Китай. При этом я не описывал весь спектр возможностей российского правительства по мобилизации существующих в системе ресурсов, ограничившись лишь относительно цивилизованными формами.

Если перейти от осторожных, обоснованных расчетами, тезисов к моей личной экспертной оценке, основанной на проведенной работе, то она звучит примерно так: 

— во-первых, исчерпание возможностей финансирования военных действий до конца 2025 года невероятно в принципе (если исключить события, полностью меняющие правила игры);

— во-вторых, при сочетании крайне неудачной внешней конъюнктуры с резким увеличением масштаба военных действий российское правительство может быть вынуждено отказаться от рыночных методов управления экономикой где-то в 2026–2027 годах, но отказ от рыночных методов не тождественен невозможности продолжения войны;

— в-третьих, при сохранении текущей конъюнктуры и масштаба военных действий, возможности их финансирования с сохранением рыночной рамки выходят далеко за пределы 2030 года. На таком горизонте, конечно, начнут работать и более долгосрочные факторы деградации экономической базы, которыми можно было пренебречь на трехлетнем горизонте, но не на десятилетнем, однако сути это не меняет. 

Впрочем, я надеюсь, что при подобном развитии событий внеэкономические факторы прекращения войны реализуются раньше.