В течение последних недель российские и украинские официальные лица несколько раз публично озвучили свои представления о возможных параметрах будущего мирного урегулирования. Владимир Путин сказал, что хочет территории четырех областей, а также демилитаризацию и нейтральный статус Украины. Владимир Зеленский сократил число требований, необходимых для начала переговоров, а также сказал, что желательно найти мирное решение «в течение нескольких месяцев».
Этот набор заявлений сложно назвать диалогом, скорее двумя монологами в параллельных вселенных. Однако в сравнении с тем, о чем говорилось раньше, с требованиями денацификации и репарациях, можно отметить некоторый прогресс.
Так или иначе, сделанные заявления активно обсуждались в СМИ, но у меня сложилось впечатление, что тут, как и во многих других дискуссиях, в фокусе внимания публики были темы второстепенные — а о важных, на мой взгляд, вещах говорят значительно реже.
В этом тексте я хочу попробовать описать сценарии возможного развития событий в контексте войны, а также обозначить те развилки, которые представляются мне наиболее значимыми. Для начала предлагаю разделить размышления о будущем на два основных сценария.
Первый предполагает прекращение огня на горизонте ближайших 8–10 месяцев. На мой взгляд, окно возможностей для урегулирования возникнет вокруг ситуации президентских выборов в США и закроется в случае неудачи первых попыток послевыборной администрации принудить стороны к миру. В рамках этого сценария я предлагаю обсудить, какие условия потенциального мира, на мой взгляд, важны, а какие — вторичны.
Второй сценарий предполагает продолжение войны на неопределенную перспективу. Другими словами — невозможность достижения компромисса в текущей конфигурации элит, общественных настроений и ресурсов треугольника Россия-Украина-Запад. В рамках этого сценария хочу предложить обсудить, какие изменения этой конфигурации, способные вынудить стороны к миру, более или менее вероятны.
Скорый мир
На мой взгляд, в сценарии скорого мира есть лишь одна стратегически важная развилка: юридическая форма, в которой будут зафиксированы договоренности. Диапазон огромен: от соглашения о прекращении огня до подписания международного договора о новой границе.
Почему это важно, на мой взгляд? Несколько лет назад один западный дипломат говорил мне, что непризнанный статус Крыма — это хитрый капкан, специально расставленный Путиным для любого преемника. Дескать, не отдав Крым, преемник не сможет наладить отношения с Западом, отдать же его он не сможет по внутриполитическим мотивам — а потому будет вынужден продолжать путинский курс. Я не верю в то, что в политике бывают столь долгоиграющие планы, однако, честно говоря, всегда исходил из того, что Путин не стремится к международно признанному формату урегулирования и будет настаивать на каких-то очередных гибридных формах.
Я и сегодня не уверен, что Путин действительно ставит задачу добиться фиксации новой границы в международном договоре. Публично озвученное пожелание такого результата может быть просто переговорной позицией, которую Путин готов разменять. В чем я уверен, так это в том, что чем более «окончательным», а не временным или переходным, будет соглашение, тем легче будет осуществить постпутинский транзит к нормальности — не важно, транзит, осуществленный преемником или в случае (невероятном) победы демократических сил. Но даже в ситуации сохранения ненормальности вероятность возобновления конфликта в будущем тем ниже, чем меньше нерешенных вопросов будет отложено на потом.
Ирония в том, что если считать на два хода вперед, то больше всего в «окончательности» урегулирования должен быть заинтересован Запад и демократически настроенные россияне. Меньше всего — разного рода ура-патриоты и сторонники «особого пути». В реальности же Запад наверняка не признает никаких новых границ, даже если украинское руководство будет вынуждено это сделать. А российские ура-патриоты будут активнее всех настаивать на их официальном признании.
На мой взгляд, это единственный вопрос, достойный серьезного общественного обсуждения в сценарии скорого мира. Однако он в подобном контексте в принципе не обсуждается.
Есть еще тема размера украинской армии — на мой взгляд, она важна не столько сама по себе, сколько как потенциальная точка срыва переговоров. В этом вопросе стороны треугольника живут в непересекающихся реальностях и не слышат аргументы друг друга.
Российская элита и часть общества уверены, что воюют на самом деле с Западом, и считают Украину его прокси. Как не парадоксально, они воспринимают украинскую армию и любые формы ее сотрудничества с НАТО не как средство национальной самообороны, а как угрозу безопасности России. Я потратил десять лет своей жизни, публично и непублично убеждая кого можно в абсурдности этих представлений. Однако смог лишь сам убедиться, что они действительно так думают.
Элита и общество Украины считают, что Путин воюет именно с Украиной, «хочет ее уничтожить» и т.п.. Эти представления так же далеки от реальности, как и представления российских элит, но и они реально существуют. Что важнее, события последних лет наглядно продемонстрировали слабость международных гарантий. Поэтому украинцы видят в сокращении армии экзистенциальную угрозу собственной безопасности — и это можно понять.
Запад (кроме разве что Восточной Европы), в свою очередь, считает украинское сопротивление не «защитой Запада от России», а далеким региональным конфликтом. Если вдруг все переговоры упрутся в вопрос о размере армии, Западу сложно будет понять как российскую, так и украинскую позицию.
С моей точки зрения, размер украинской армии — вопрос содержательно неважный. Даже безопасность Украины больше зависит от вменяемости обитателей Кремля и позиции Запада, чем от размера армии. На безопасность России и тем более Запада размер украинской армии в принципе не влияет. Однако мне, по крайней мере, понятно, почему этот вопрос может стать камнем преткновения.
Ну а остальные вопросы, которые обсуждаются в общественном пространстве в связи с «мирными предложениями», кажутся мне совершенно второстепенными.
Самый переоцененный из них — о линии на карте, границе. С точки зрения любых разумных соображений международного права, безопасности, «наказать агрессора» и т.п. есть только два варианта границы: образца 1991 года — и любой другой. На 100 километров в одну или другую сторону — не имеет никакого значения для мира и будущего, а важно лишь для людей, живущих в этой стокилометровой полосе, но их всегда дешевле эвакуировать в любую сторону. Кроме того, на мой субъективный взгляд, территориальные требования Путина — это скорее переговорная позиция, от которой он готов отступать.
Также не стоит обсуждения, я считаю, вопрос об отмене санкций. Любой человек, имеющий минимальное представление об особенностях политического процесса на Западе, наверняка понимает, что большая часть реально чувствительных санкций в отношении России просто физически не может быть отменена, как минимум пока Путин у власти. И даже в маловероятном случае смены власти в России на более адекватную отмена санкций займет десятилетия — вспомним пресловутую «поправку Джексона-Вэника».
И коллективный Путин, который экономические реалии, в отличие от геополитики, понимает хорошо, вряд ли ожидает выполнения этого о требования. Можно предположить какой-то разговор о возврате части резервов при согласии на передачу другой их части Украине. Нельзя исключать некоторых послаблений в нефтегазовой сфере, т.к. в нынешней конфигурации обе стороны несут большие экономические потери. Все остальное, как мне кажется, либо не стоит выеденного яйца, либо просто не может быть отменено в любой обозримой перспективе.
Долгая война
Теперь предлагаю обсудить сценарии продолжения войны. Иными словами: если текущая конфигурация не позволяет сторонам договориться, то какие изменения этой конфигурации наиболее вероятны?
Пойдем от менее вероятных сценариев к более вероятным.
Сразу вынесем за скобки сценарии превращения конфликта в глобальный и различных «черных лебедей» в диапазоне от смерти Путина до конфликта на Тайване. Рассматривать их детально, на мой взгляд, было бы чистой спекуляцией. Отмечу лишь, что вероятность эскалации выше, чем многим кажется. И Первая, и Вторая мировые войны выросли из набора локальных конфликтов. Их никто не хотел, но проблема любой эскалации в том, что ее сложно контролировать в моменте. Обе стороны могут изначально блефовать, но в итоге, к своему собственному удивлению, вдруг оказаться вынужденными реализовать собственные угрозы. На мой взгляд, совокупная вероятность эскалации и прилета «черных лебедей» в районе 20–30%.
Дальше идут те сценарии, вероятность реализации которых, на мой взгляд, сильно переоценена в публичных дискуссиях, которые в массе своей строятся вокруг веры обитателей отдельного информационного пузыря в некое отдельное чудо, «которое все изменит».
Так, совершенно необоснованны, по моему мнению, надежды обеих сторон на исчерпание материально-технических возможностей противника. Это полностью симметричное заблуждение двух элит и обществ прямо продлевает войну. Запад не сможет остановить материально-техническую помощь Украине. Да, помощь может быть использована как инструмент давления на Зеленского, ее объемы и доли конкретных доноров могут меняться, но если администрация Зеленского сохранит власть и свою текущую переговорную позицию, полное прекращение западной помощи невозможно политически.
Точно также нет ни малейших шансов, что российская экономика рухнет (я писал об этом подробнее тут), что у российской армии возникнет критический дефицит вооружения, что-то еще в этом роде. Если война приведет к исчерпанию советских запасов бронетехники, то их либо научатся производить или закупать извне, как научились уже производить и закупать снаряды и дроны, либо научатся заменять любыми суррогатами. Может колебаться соотношение выпущенных сторонами снарядов или используемых дронов, могут развиваться весьма экзотические формы взаимного уничтожения. Однако необходимо отдавать себе отчет в том, что возможности российской и уж тем более западной экономики материально обеспечивать войну такого масштаба практически бесконечны. Люди закончатся гораздо быстрее, нежели любые материальные ресурсы.
Еще менее обоснованы, я думаю, надежды украинцев на F-16 и любое другое чудо-оружие. На горизонте нескольких лет не просматривается никаких технологических новаций, которые могли бы радикально изменить соотношение сил на поле боя. Появление чего-то подобного — это типичный «черный лебедь», причем лебедь, которому нужно довольно долго лететь, прежде чем он сможет оказать критическое влияние на ситуацию.
Также мала, на мой взгляд, вероятность того, что приход к власти в отдельных странах Запада других политических сил способен радикально изменить позицию коллективного Запада в отношении конфликта. Возможно, давление на Зеленского увеличится. Возможно, постепенные изменения общественного мнения на Западе начнут оказывать обратное воздействие на общественное мнение в Украине. Отдельные шаги или заявление новых лидеров Запада могут повлиять на оценку украинской элитой и населением своих перспектив — но надо понимать, что Запад — не автократия и даже не заложник общественных настроений. Это крайне сложная система, с огромной инерцией и множеством обладающих правом вето акторов. Ее сложно привести в движение, но еще сложнее изменить уже сложившийся курс, если в отношении такого изменения нет полного консенсуса. Запад не может быстро и радикально изменить свою политику.
Я также весьма скептичен в отношении царящих в России ожиданий победы военными средствами: развала украинского фронта и физического захвата территорий. Если это и возможно, то очень нескоро, и скорее вследствие изменения настроений в украинской армии, а не чисто военных факторов.
Я не готов утверждать, что все вышеперечисленные факторы не могут сработать в принципе. Говоря о будущем, мы всегда обсуждаем более или менее вероятные сценарии. Однако, на мой субъективный взгляд, вероятность того, что любой из этих факторов станет определяющим сам по себе, раньше, чем ситуация в одной из стран сломается по внутриполитическим причинам, составляет не более тех же 20–30%.
А что же тогда более вероятно?
На мой взгляд, наиболее вероятным (не менее 50%) фактором изменения переговорной диспозиции станут внутриполитические события внутри России или Украины. Такие события могут происходить в трех формах: острый внутриполитический кризис, меняющий правительство; очевидная популярность среди населения идеи мира любой ценой, которая заставит сами правительства быть более сговорчивыми, чтобы не потерять власть; резкое падение уровня дисциплины в войсках и отказы от выполнения приказов, по образцу многих армий эпохи Первой мировой.
Если мы посмотрим на социологические опросы, то, на первый взгляд, тенденции очевидны. Согласно данным «Левады» ( в реестре «иноагентов» в России. — Republic), доля россиян, выражающих поддержку войне, с апреля по июнь 2024 года выросла с 52 до 61%. Поддержка идеи перехода к мирным переговорам, напротив, снизилась. В то же время опросы Киевского международного института социологии (КМИС) свидетельствуют, что за последние девять месяцев поддержка украинцами Зеленского снизилась с 77% до 56%, а число украинцев, поддерживающих бескомпромиссную позицию в отношении переговоров, снизилось с 80% два года назад до тех же 56% сегодня. Новостной фон из драк с сотрудниками военкоматов и бегущих через границы украинских мужчин хорошо иллюстрирует эту тенденцию.
Вероятность того, что поддержка войны до победы в украинском обществе посыплется раньше, чем в России, действительно выше, просто в силу размера и плотности потерь. Я об этом писал больше года назад и в целом свой прогноз сохраняю. Отличие Зеленского от Черчилля не только в том, что для того, чтобы вести себя как Черчилль, неплохо бы возглавлять Британскую империю, но и в том, что Черчилль в начале войны обещал своим гражданам лишь пот и кровь, а Зеленский — границы 1991 года и репарации. Чем дольше длится война, тем более он уязвим.
Однако в отличие от экономики, где экстраполяция обладает серьезной предсказательной силой, общественное мнение меняется куда менее линейно. И российское общественное мнение также не застраховано от серьезных сдвигов, а политическая система — от потрясений.
В этом отношении главным неизвестным является вопрос, какое количество россиян готово воевать за деньги. Это число конечно и с определенного уровня никакое дальнейшее повышение выплат не сможет увеличить число солдат. Мы помним, каким шоком для общественного мнения и напряжением для бюрократической системы была мобилизация. Пока воюют желающие за деньги, ситуация выглядит одним образом, когда и если Путин вынужден будет переходить к новой принудительной мобилизации, восприятие войны населением резко изменится.
Также следует учитывать, что российское общественное мнение в отношении происходящего на фронте сегодня находится примерно в той же точке, что и украинское прошлой весной. Есть ожидание близкой победы, и если так, то можно еще немного потерпеть. Скорее всего, эти ожидания столь же беспочвенны, как и у украинцев год назад. При этом есть разница между восприятием колониальной и оборонительной войны. Можно считать свою страну правой и желать ей победы, но думать, что эта победа не стоит таких потерь. И наоборот — можно верить, что поражение будет означать для тебя лично репрессии или эмиграцию. В условиях кровавого позиционного тупика разница в этих установках будет определять совершенно разную реакцию двух обществ на потери.
Наконец, отличие ситуации Зеленского от ситуации Путина состоит в том, что Зеленскому уже мало что осталось терять. Путин сохранит власть почти при любом результате мирных переговоров, который он в любом случае объявит победой. Риски роста недовольства от масштабной мобилизации и затягивания конфликта для российских властей гораздо выше, нежели от любых уступок на переговорах. Если же Зеленский будет вынужден принять условия заведомо хуже тех, что ему предлагали в марте 2022 года, то он, с высокой степенью вероятности, потеряет власть. Поэтому для Зеленского логичнее играть ва-банк до последнего — результат все равно один.
Повторюсь, что все сказанное выше — лишь субъективная оценка вероятностей. Однако, я уверен, что наблюдение за результатами соцопросов и внутриполитических дискуссий дает гораздо больше знаний о будущем развитии конфликта, чем обсуждение очередной партии военной помощи, дефицита российского бюджета или выборов в Европарламент.