Это третья статья о явлении, которое одни называют имперским шовинизмом, а другие патриотизмом. В первой это явление рассматривалось как светская религия (ментальный вирус), конкурирующая в головах российского населения с другими верованиями (мемами). Во второй мы рассуждали о нем как о военном социотехе, чье значение для выживания государства растет или снижается в зависимости от экономических и военно-технических предпосылок. В обоих случаях явление рассматривалось как данность, не затрагивая вопроса возможности ее изменения.

Цель данной статьи – подумать о том, какое место данное явление занимает в российской мифологии, можно ли эту мифологию скорректировать и в какую сторону. А прежде чем ответить на этот вопрос неплохо бы сначала понять кому и зачем корректировать.

Вопрос о субъекте изменений гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Сегодня общим местом является вера во всесилие государственной пропаганды, а соответственно логично вытекающее из нее представление, что государство и должно быть подобным субъектом.

При этом забывается, что любая пропаганда это не самоцель, а лишь инструмент, используемый определенными политическими акторами для удержания или захвата власти. А эффективность пропаганды прямо зависит от того, как пропагандируемое ложится на уже существующие в головах большинства населения культурные архетипы (ментальные вирусы).

Даже располагая всем арсеналом государственной пропаганды в современной России гораздо проще убедить население в том, что Путин или Пупкин хороший, потому что он захватил Крым , нежели в том, что Путин/Пупкин хороший, потому что толерантен к гомосексуализму. Чтобы эффективно решать свои реальные задачи (удержание/захват власти заказчиками) любая пропаганда вынуждена поддакивать населению в том, что население в массе своей и так думает. А последовательная борьба с устоявшимися стереотипами населения может прямо противоречить задачам удержания власти.

В истории России можно выделить лишь два периода, когда работа с национальной мифологией осуществлялась властями более менее комплексно, в разрез с традицией и без учета желаний основной массы населения. Это периоды правления Петра I и Сталина. Данных правителей отличала не только абсолютная власть, но и внутренняя готовность влезать в огромное количество мелких деталей, не связанных напрямую с политикой, а также системное видение того, что же они хотят построить. Один хотел «как в Голландии», (часто принимая ее внешние атрибуты, за внутреннее содержание) другой весьма последовательно строил тоталитарное государство безграничная власть которого над людьми легитимировалась коммунистической мифологией. Как бы примитивно это не звучало, но данные два «видения» были самыми системными и последовательными в российской истории. В большинстве иных случаев содержание госпропаганды либо диктовалось политическими нуждами текущего момента, либо следовало в логике защиты «старины» и консервативных ценностей.

У той части общества, что пишет художественные политэкономические, или философские тексты есть свои ограничения на изменение общественной мифологии.

Во-первых страшное искушение быть популярным. За редчайшими исключениями популярны лишь те авторы, что поддакивают сегодняшним настроениям большинства. При жизни, как правило, больше востребованы не те, кто рассказывает людям концептуально новое, а те кто подтверждает читателям правильность их существующей картины мира.

Во-вторых, большинство пишущих имеют собственные политические интересы, , что важнее, принадлежат к определенным группам и стаям. В этих стаях есть своя этика и свои табу, часто ограничивающие пишущих сильнее чем политиков желание удержать/захватить власть.

В третьих существует следующее противоречие:

С одной стороны невозможно уничтожить ментальный вирус, критикуя его логические конструкции. Это в лучшем случае сработает в отношении единиц процентов населения и так склонных к рациональному мышлению. В головах большинства один ментальный вирус может быть вытеснен лишь другим ментальным вирусом. Причем больше шансов на успех в этой конкурентной борьбе имеют мутации уже распространенного вируса, не ломающие большого числа ментальных конструкций в головах носителей. Таким образом, реальные трансформации национальной мифологии чаще всего осуществляют те, кто следует мейнстриму данной мифологии.

С другой стороны, рационально осознать пагубные черты существующий мифологии можно лишь в противоречии с ней. Сама идея рационального размышления о плюсах и минусах патриотизма уже является греховной и национал-предательской в глазах «патриотов». Ровно также как в глазах верующих греховно сомнения в существовании Бога. Устойчивый ментальный вирус обязательно подавляет (запрещает носителю) любое рациональное рассуждение о своих базовых конструкциях, иначе бы он не выжил в конкурентной борьбе с другими вирусами.

Таким образом, осознанный субъект изменений национальной мифологии это во многом фикция. Тем не менее, для целей последующего обсуждения предположим, что в стране есть правитель думающий не о следующих выборах, а о следующем поколении, и есть ответственная интеллектуальная элита ставящая во главу угла не хайп, а воспитание населения, как просветители XVIII века.

Изобрести полезную мифологию умозрительно сидя за компьютером невозможно. Однако можно привести примеры существующих полезных мифов и сравнить их с теми, что распространены сегодня в России. Но для начала необходимо определиться с критерием их полезности. Ведь российская патриотическая мифология вполне себе успешна в построении обширной империи, а мифология «чучхе» успешна в изоляции отдельной страны от всего мира при сохранении власти одной семьи. Но кому полезен подобный успех?

С моей субъективной точки зрения единственным рациональным критерием успешности мифа является его влияние на качество и продолжительность жизни большинства населения страны (которые на 95+% зависят от вопросов чисто материальных).

Возможны и другие взгляды на жизнь. Можно воспринимать престиж державы, ее вес на международной арене и объем контролируемых территорий самостоятельной ценностью. А можно рассматривать их лишь как инструменты, которые следует оценивать исключительно с одной точки зрения: того как они влияют на благосостояние населения. Если статус великой державы позволяет улучшить качество жизни ее граждан, то это хороший инструмент, если же данный статус очевидно и системно ухудшает жизнь населения, то от него следует отказаться.

Некоторые считают абстрактные понятия важнее людей, и готовы жертвовать ради этих абстракций не только их благосостоянием но и жизнями. Однако данная статья написана в той логике, что воздействовать на российскую мифологию нужно в том направлении, чтобы она стимулировала своих носителей к более продуктивному поведению, обеспечивающему лучшее качество жизни.

Для иллюстрации мифа, стимулирующего продуктивное поведение приведу пример «американской мечты» или мифа о том, что в Америке каждый может своим трудом добиться любых высот. Этим мифом буквально пронизана вся американская культура, от книг и кинематографа до пантеона национальных героев.

Известно, что при прочих равных большая дифференциация доходов в обществе лучше стимулирует людей работать нежели уравниловка. В то же время, чем выше разница в доходах тем больше социальное напряжение, которое создает огромное количество дополнительных издержек и в принципе способно привести к социальному взрыву.

Разные страны находят баланс между данными двумя факторами по разному, но в целом статистика свидетельствует о том, что чем выше уровень неравенства, тем выше уровень социально экономического напряжения.

В США в сравнении с Европой очень высокое расслоение доходов (децильный коэффициент 16, против 9 во Франции и 6 в Скандинавии). Однако, по данным «Глобального барометра социально-экономической напряженности», показатель напряженности в США заметно ниже чем в полу-социалистической Франции, Бельгии и даже благополучной Финляндии.

К любому конкретному индексу можно придраться, но по совокупности данных нет сомнений в том, что более высокое неравенство в США воспринимается населением менее болезненно, чем в некоторых европейских странах где неравенство по факту ниже.

Если человек верит в то, что может собственными усилиями добиться любых высот, то у него меньше поводов завидовать богатым соседям и жаловаться на социальную несправедливость. Подобная вера большинства американцев является не только и не столько результатом действительно высокого равенства шансов, сколько результатом постоянного поддержания этой веры средствами изобразительного искусства – фильмами, книгами, установками, задаваемыми в школе, и т.д.

Так или иначе, наличие мифа об «американской мечте» стимулирует сотни миллионов американцев больше работать и спокойнее воспринимать разницу в доходах с соседями.

Можно сравнить «американскую мечту», стимулирующую работу и достижения с российской апологией страдания, начиная с православия и заканчивая «деды страдали, но и фашистские полчища и печенегов с половцами победили». Апология успеха вызывает стремление успеху и позитивным изменениям, апология страдания позволяет легче смириться с неудачей, а значит меньше делать для улучшения своего состояния.

Миф об американской мечте не мог бы существовать в безвоздушном пространстве, его органично дополняет миф о борьбе за свободы и гражданские права. Из «американской мечты» логично вытекает миф про счастливое высокотехнологичное завтра и т.д. Другие мифы про американскую исключительность, город на холме или гордость великой державой, может быть и не особо помогают, но по крайней мере прямо не противоречат мифу об американской мечте, как мог бы ему противоречить например миф «об исключительности белых мужчин».

Другой пример. Прекрасно структурированной и местами стимулирующей продуктивное поведение была постсталинская советская мифология. Она базировалась на трех китах: мифе о борьбе за справедливость и за права угнетенных; мифе о великой победе, подразумевающем восхищение самопожертвованием ради страны и гордость силой и значением великой державы в мире; и мифа о самом прогрессивном строе, который через космос, Гагарина и коммунизм ведет человечество к светлом будущему.

Это весьма сбалансированная мифология, обращенная в справедливое и гармоничное будущее. Как минимум в теории, эта мифология стимулировала людей развиваться, изобретать, быть альтруистичными и во всех смыслах достойными прекрасного коммунистического завтра. На довольно длинном отрезке времени это, в целом, работало.

Не буду здесь уходить в длинное обсуждение того почему данная мифология потерпела крах. Некоторые ее базовые элементы были заведомо утопичны, а реальная практика социалистического строительства слишком сильно разошлась с кодексом строителя коммунизма. Я лишь продемонстрировал пример сбалансированной мифологии, в которой в равной степени были представлены и прошлое, и будущее. При этом данная мифология и правда стимулировало продуктивное поведение миллионов пионеров и комсомольцев.

Теперь попробуем понять во что данная мифология выродилась в современной России.

В силу того, что технологическое лидерство мы давно утратили, а отношение к революции у нас теперь сложное, от советской мифологии нам остался только миф о «великой победе» (называя это мифом я не стремлюсь поставить величие победы под сомнение).

Предпринимались попытки переиздать мифы о богоизбранном православном народе, живущем «по правде», или о защите традиционных ценностей от «новомодных европейских веяний». Однако до сих пор главной точкой самоидентификации россиян и главным объектом исторической гордости является именно миф о победе с такими атрибутами, как парад на Красной площади, ленточки на машинах, «бессмертный полк» и разнообразные патриотические мероприятия.

Само по себе существование мифа о самопожертвовании ради своей страны и победе над сильным врагом является скорее нормой. Опасение вызывают следующие обстоятельства:

1. В мифе о победе нет образа желаемого завтра, в нем нет будущего в нем исключительно прошлое. В этом мифе нет созидания и прогресса. Для успешного развития нам необходимо, чтобы в нашей национальной мифологии миф о победе был уравновешен не менее сильными мифами про будущее и про созидание.

Возьмем например Францию. Уж на что Наполеон всему миру «показал» каких высот и побед достиг. И миф о нем занимает достойное место во французской мифологии. Однако этот миф не единственный и не главный. Мифы про великую французскую культуру, справедливое государство, революцию и славного короля Генриха IV играют там не меньшую роль.

Или возьмем Монголию. За всю историю человечества никто всем так «не показывал», как это в свое время сделал Чингиз-хан. Однако если бы монголы ездили по Китаю с конскими хвостами на сумках и футболками с надписями «можем повторить», вызывать это могло бы лишь две эмоции смех и раздражение. Россияне же почему-то считают такие футболки и георгиевские ленточки на улицах европейских городов «патриотичным поведением».

2. Эмоциональные акценты в структуре самого «мифа о победе» контрпродуктивны и откровенно опасны.

В аналогичных праздниках 8 мая или 11 ноября в развитых странах ключевой акцент делается на «скорбь по погибшим», а в России на «гордость победой».

Причем изначально, пока еще живо было поколение фронтовиков, соотношение гордости и скорби и у нас было иным, но чем больше времени проходит после войны и чем меньше остается в живых непосредственных участников сражений, тем больше в мифологии победы пафоса, милитаризма и великодержавного шовинизма.

Впервые после 1945 года парад на Красной площади в честь 9 мая провели лишь в 1965 году. Тогда же был первый всплеск производства фильмов, установки памятников и массовой пропагандистской работы по созданию «мифа о великой победе».

Следующий парад Победы на Красной площади прошел в 1985-ом, затем парады проводили раз в пять лет. В конце 2000-х предшествующие 9 мая дни стали превращаться в марафон военных фильмов и ура-патриотических мероприятий, георгиевских ленточек и салютов. Бессмертный полк и подобные явления появились совсем недавно. Нигде в мире, кроме, может быть, Северной Кореи, военный парад не становится таким событием общенационального масштаба.

Этот акцент на силу и “мы им показали” имеет целый набор совершенно конкретных последствий. Можно воспринимать историю войны так: «было непростое время, много людей погибло, надо не дать такому повториться», а можно так: «были наши, были враги, и мы им показали».

Это очень глубинная культурная матрица, и она проецируется на многие сферы жизни. От такого взгляда на мир уровень агрессии становится выше, а уровень терпимости ниже. Значение военной силы гиперболизируется: «пускай мы живем плохо, но зато можем повторить», «сила важнее благополучия» и так далее.

3. Миф о великой победе никак не стимулирует население к повышению личного благосостояния и качества жизни. Гордость тем, что “деды выстрадали победу” не ведет к благополучию, она лишь провоцирует гордящихся и дальше страдать.

Шутка о надписях на швейцарских машинах «спасибо дед за нейтралитет» поучительна не только с той точки зрения, что для будущих поколений швейцарцев нейтралитет дедов принес гораздо больше, чем победа для будущих поколений победителей. Дело в том, что наличие в мифологии швейцарцев подобной надписи (а она де факто распространена, пусть и не буквально) провоцирует будущие поколения швейцарцев и дальше стремиться к нейтралитету, а надписи на машинах россиян провоцируют следующие поколения россиян воевать.

4. Роль мифа о победе в национальной мифологии чрезвычайно гипертрофирована. Если же убрать данный миф из транслируемой официальной пропагандой смыслов, то ничего кроме консерватизма в ней не останется. Противостояние «новомодным веяниям», «защита традиционных ценностей» и отсылки к морали предков.

Напомню другие три периода российской истории, когда официальная пропаганда транслировала мифологию, базирующуюся преимущественно на консерватизме. Это эпоха Николая I (где все было ровно то же самое, только вместо победы 1945, была победа 1812), эпоха Александра III, и, с некоторыми оговорками (Гагарин и построение коммунизма), Брежневско-Сусловский нео-сталинизм. Думаю, что нет смысла напоминать, что каждый из этих периодов закончился катастрофой, повлекшей радикальную перестройку мифологии.

Из всего вышесказанного я вижу три весьма банальных вывода:

1. Для любого народа или страны совместная мифология очень важна. Именно она отличает «нас» от «чужих», она дает нам образцы поведения и образ совместного завтра. Успешных стран или народов без собственной мифологии не существует. «Мифология» это не вымысел. Это «своя» национальная правда о том «как все было» и «как правильно поступать». Общество не может отказаться от мифотворчества. Свято место пусто не бывает, и если не внедрять продуктивные мифы, их место займут случайные

2. Существующая в головах населения мифология это объективный факт, который нельзя игнорировать и нельзя сломать через колено. Невозможно просто с позиций рационализма объяснить вредность господствующего мифа и начать жить по-другому. Гораздо эффективнее осуществлять направленные эволюционные изменения.

3. Мифология оказывает огромное влияние на траекторию развития страны. Формирует наше будущее. Мифология, направленная исключительно в прошлое и сконцентрированная на силовой составляющей самоубийственна. Она препятствует развитию и подталкивает нацию к самоубийству в буквальном смысле слова. Без изменения текущей мифологии Россия обречена на деградацию и возможно даже войну.

Однако совершенно не понятно кто способен данную мифологию изменить, и главное кто готов пожертвовать ради подобного изменения своим политическим или символическим капиталом.