Ряд историков (Линн Уйт, Брайан Даунинг Майкл Робертс) развивают теории о том как появление каких-либо военных инноваций приводили к радикальному изменению в экономике и государственном управлении.

Одна из таких теорий описывает любопытный цикл Европы между распространением стремян и распространением огнестрельного оружия.

В античности и раннем средневековье европейские армии были преимущественно пешими, а кавалерия играла в основном вспомогательную роль. Вооружение этих пеших воинов было относительно однотипным и недорогим. Навыки владения данным вооружениям приобретались относительно быстро.

В столкновении таких армий ключевое значение играли численность и дисциплина. В древнегреческих полисах или римской республике военный призыв был практически поголовным (для граждан), а социотех обеспечивающий военную дисциплину очень развитым (от децимацмий до патриотической мифологии). Именно поголовный призыв и патриотическая мифология обеспечили Риму победу над Карфагеном, а грекам над персами.

Раннесредневековые европейские армии до 8 века представляли собой преимущественно пешее народ-войско, а свободный человек и вооруженный воин были практически синонимами.

Однако где-то в 3-5 веках появились стремена, а к 8-9 веку они массово распространились в Европе и многое стало меняться. Без стремян всаднику очень сложно нанести копейный таранный удар на скорости. Он просто вылетит из седла. Со стременами конница стала заметно превосходить пехоту по своим боевым качествам. (Стремена так же позволяют лучше рубить и стрелять из лука, но эти их свойства больше сказались на азиатской, а не европейской истории).

После того, как всадник с копьем становится наиболее эффективной боевой единицей, в Европе происходит серьезнейшая социально-политическая трансформация. С военной точки зрения, с течением времени вооружение всадника становится все тяжелее, выводятся более крупные породы лошадей которых нужно брать несколько и которых тоже начинают защищать доспехами. Это означает, что вооружение становится все дороже, а умение этим вооружением пользоваться приобретается все дольше.

Не смотря на общий рост населения Европы численность армий снижается. Буквально за двести лет народы-армии вытесняются небольшими группами очень дорого вооруженных профессионалов. Именно они становятся феодальной знатью. Социальное расслоение резко возрастает, политическая организация деградирует.

Отряды рыцарей с легкостью бьют в десятки раз большее по численности крестьянское ополчение. Значение дисциплины снижается. Сражения превращаются в набор индивидуальных стычек. Доля людей, вовлеченных в организованное насилие от общей численности населения падает до исторически невиданно низкого уровня.

Мобилизующий социотех трансформируется. Ни наказаний, ни патриотизма, лишь служение конкретным людям и личная честь. Мифология обеспечивающая рыцарскую храбрость, верность или самопожертвование, была принципиально отлична например от древнеримской по базовым ценностям ради которых эти жертвы или верность демонстрировались.

(Кстати в древнем Китае в эпоху военного господства дорогих в производстве боевых колесниц, формируются очень похожие на европейское высокое средневековье социальные и этические практики владельцев этих колесниц, но это отдельная история).

Однако потом распространяются арбалеты, а следом за ними аркебузы. Для эффективной стрельбы из сложносоставного лука ей нужно учится с детства, владение двуручным мечом и тяжелым доспехом также требуют длительной подготовки. А стрельбе из арбалета или аркебузы можно выучить за месяцы. Стоят они значительно меньше рыцарского доспеха.

В XIV веке пехота снова начинает побеждать кавалерию, а к XVI снова становится главной силой европейских армий.

А это ведет к изменению буквально всего. Численность армий растет. С ней растет и размер государств (реально централизованных политических образований). Снова нужны не элитарные профессионалы с дорогим оружием, а толпы вчерашних крестьян, которых относительно недорого обучить и вооружить. Возникает потребность в дисциплине и новом социотехе, объясняющем большим массам людей чего ради они должны умирать.

Социальная иерархия становится более плоской. Самой плоской она станет во время двух мировых войн, когда доля населения вовлеченного в организованное насилие от его общей численности снова приблизится к значениям римской республики или франков эпохи Хлодвига.

Конечно изложенная выше теория спекулятивна. Появление очень дорого экипированных конных воинов не везде сформировало из них класс самовластных феодалов. А процент людей вовлеченных в организованное насилие зависит не только от относительной стоимости вооружений, но и от множества других факторов, включая средний размер политических образований.

Данную историю я привел, чтобы продемонстрировать этим определенную логику ко-эволюции военной техники, социально-экономических отношений и мобилизующей мифологии.

А реально меня интересует только последняя. Еще конкретнее ответ на вопрос, что заставляло людей в разные эпохи сознательно жертвовать своей жизнью в ходе войн.

В каждой армии очень много разных людей с различными устремлениями (герой вполне может мечтать о карьере и достатке, а трус быть не чуждым патриотических чувств), а любой правитель или режим стремится комбинировать разные способы мотивации разных людей.

Однако три основных группы мотиваций: корысть, страх и высокие идеалы, в разных пропорциях сочетались в различных армиях разных периодов.

Корысть — самая простая и распространенная в истории мотивация и значительная часть армий в истории человечества строились преимущественно на ней. Викинги шли за своим вождем потому, что он обещал им добычу, средневековые рыцари служили сеньорам, отрабатывая владение своим наделом и так далее. Однако корысть плохое объяснение не только для самопожертвования, но даже для того чтобы сильно рисковать жизнью.

Страх никогда и нигде не мог являться единственной мотивацией для большой группы вооруженных людей. Но иногда становился ее важной составляющей.

Одним из ярчайших примеров такой армии – войска Чингисхана. Он одним из первых применил метод поголовной мобилизации, не только к собственному, но и к покоренному населению.

Монгольские части его армии часто выполняли лишь функцию заградотрядов, а «штрафбат» набирался тут же на местности. Русские города для монголов часто штурмовали согнанные местные крестьяне, ровно как и среднеазиатские – местные. Да и в саму армию активно набирались воины из побежденных народов. Очень часто в принудительном порядке.

Нарушение дисциплины или бегство с поля боя карались смертью, поощрялось доносительство и так далее.

Конечно для солдат Чингисхана были заготовлены и свои корыстные морковки вроде возможностей поучаствовать в грабежах. Но в мотивации его воинов доля страха была несопоставимо больше нежели у отрядов викингов.

Важную роль страх играл и в эпоху двух мировых войн. Без обязательного призыва и штрафбатов собрать и удерживать в повиновении такие массы людей было невозможно, а кое-где и заградотряды использовались. Однако понятно, что эти армии помимо страха мотивировались различными высокими идеалами (патриотизм, защита свобод, построение коммунизма и т.д.). Что в них играло минимальную роль, так это корысть.

Высокие идеалы в свою очередь можно разделить на три группы:

1. личное место в истории и фамильная честь;

2. религиозные (к каковым также относятся идеологии типа коммунизма);

3. этно-патриотические.

Не буду подробно вдаваться в историю первых. Отмечу лишь, что идеология/мифология личной/фамильной чести всегда достигала наивысшего расцвета в обществах, где война была уделом узкого круга военных профессионалов. В подобном обществе потребность в мобилизации широких масс населения отсутствовала, а узкий круг знающих друг друга профи гораздо эффективнее мобилизовать историями про личную репутацию, нежели рассказами про служение отечеству или богу.

Средневековый рыцарь или японский самурай бы просто не понял рассуждения о том, что он служит какой-то там стране или графству. Он служил своему сеньору лично и соображениям фамильной чести.

Силу религиозной мобилизации нагляднее всего иллюстрируют арабские завоевания и викинги, столетиями державшие в страхе всю Европу. Арабы и викинги, как правило, не превосходили своих противников технически или численно. Более того, арабы на начальном этапе завоеваний уступали византийской армии во всем: вооружении, численности и тактике.

А выиграли они примерно так.

В сражениях средневековья боевые потери победившей армии были, как правило, минимальны. В редких случаях более 5% численности, обычно сильно меньше. Проигравшие сражение иногда несли большие потери во время бегства. По сути все сражение решалось в момент когда одна из сторон сочла свои потери неприемлемыми испугалась и убежала. Как правило, это момент, когда 2-3% с одной из сторон погибли, а остальные бежали. (Из всех правил бывают исключения)

В битве при Муте, арабская армия не побежала от византийцев потеряв до половины численности и трех командующих последовательно (командующий армией погиб, его заменил заместитель, потом заместитель погиб, а потом и его заместитель). Несмотря на разгром противника на всех участках, после столь ожесточенного боя превосходящая византийская армия не решилась преследовать отступивших арабов.

В решающей битве при Ярмуке, византийская армия несколько раз била и обращала в бегство арабов на отдельных участках и отражала арабские атаки с огромными потерями для последних. Но отступившие арабы перестраивались и вновь бросались в бой. Битва длилась не типичные для того времени три дня. И пока византийцы не побежали, арабы несли бОльшие потери.

Однако уровень приемлемых потерь для двух армий был разным. Мы не знаем точных цифр, но для иллюстрации предположим, что арабы продолжали атаковать превосходящие силы византийцев потеряв 20-30% численности, а византийцы побежали потеряв обычные 2-3%, а уже при бегстве потеряли реально много.

Подобная готовность к самопожертвованию среди арабов была достигнута за счет следующей социальной инновации: массы населения удалось убедить в том, что погибший в бою с неверными сразу попадает в рай с красивыми девушками и прочими радостями жизни.

Напомню что у викингов в Вальхаллу в принципе можно было попасть только с оружием в руках. Умершему от болезней или старости входа туда не было, что вынуждало некоторых пожилых викингов сознательно искать смерти в сражениях. А молодых – бояться смерти меньше, чем ее боялись в войсках противника.

Если исход боя сильно зависит приемлемого для армии процента потерь личного состава, то небольшой отряд бесстрашных отморозков или стремящихся в рай шахидов способен обратить в бегство многократно превосходящую и лучше экипированную армию. Примеров этого в истории набегов викингов множество.

(Однако случись викингам столкнутся с армией Чингисхана или римскими легионами эпохи расцвета, я бы на викингов не поставил. Страх смерти от своих может превышать страх смерти от чужих, и быть эффективнее сказок про загробную жизнь. Но страх своих сохраняется только при эффективной работе репрессивной машины. А сказки могут жить даже в банде морских разбойников).

Не буду утверждать, что это единственная причина, но военное господство викингов закончилась практически одновременно с их христианизацией. А господство арабов – когда их войны из священных войн мусульман с не мусульманами, превратились в обычные войны за власть и деньги между мусульманами. Армия ведущая священную войну против неверных и армия воюющая еще и с единоверцами это две разные истории с разной мотивацией и принципами отбора.

Способность одурманить массы населения сказкой, объясняющей что умереть за какую-нибудь выдуманную абстракцию хорошо, является важнейшей военной инновацией всех времен и народов. Поэтому в естественном отборе политических образований долгосрочно выигрывали те, кто сумел подобную сказку придумать и скормить массам.

Теперь перейдем к этно-патриотической мотивации самопожертвования

Мы мало знаем про древних персов или хеттов с египтянами, но можем с высокой долей вероятности предполагать, что их армии в процентах к населения государств были не велики, а мифология оправдывающая самопожертвование ради высоких идеалов слаборазвита.

История про пожертвовавших собой 300 спартанцев до греко-персидских войн была практически немыслима. Просто ни у кого не было культурных предпосылок для подобного поведения. (В ХХ веке историй когда люди сознательно жертвовали собой в похожих обстоятельствах будут многие тысячи и большинства мы не помним, а в античности данная история потому и стала столь популярной, что была запредельной девиацией от стандартного поведения).

История про выевшего внутренности спартанского мальчика лисенка (с детства поражался ее абсурдности) была тем более невозможна. Она ведь не про наказание а ля Чингисхан, а про мифологию долга, а ля рассказ «Честное слово».

Эти истории возникли ровно потому, что древние греки придумали сложнейших мифологический комплекс, возводивший в ранг добродетелей гражданский долг, верность полису и самопожертвование ради интересов этого полиса

Наличие подобной мифологии сразу продемонстрировало конкурентные преимущества, которые получают государственные образования сумевшие распространить ее среди собственного населения. Достаточно сравнить интенсивность сопротивления местного населения завоеваниям Ксеркса во время греко-персидских войн с интенсивностью сопротивления местного населения завоеваниям Александра Македонского, когда он пошел в обратную сторону. Разница в интенсивности сопротивления во многом предопределила результаты этих походов.

Древние греки изобрели крайне эффективный социотех, который позже назовут патриотизмом. Комплекс мифов заставляющий людей альтруистически жертвовать свои жизнью ради абстракций и обеспечивающей готовность значительной части населения не просто мобилизоваться в армию, но жертвовать собой и воспринимать жесткую воинскую дисциплину как нечто справедливое.

С точки зрения личных интересов конкретных греков того периода, этот социотех был самоубийственным. Персы сожгли Афины и не только. Огромное число спартанцев погибло. В то же время полисы, согласившиеся платить персам совсем не обременительную дань, жили себе вполне благополучно.

Но с точки зрения конкуренции политических образований в эпоху больших (в процентах к населению) пеших армий этот социотех был абсолютно необходимым фактором выживания. Когда большие пешие армии потеряли свою эффективность и уступили дорого вооруженным профессионалам, данный социотех оказался невостребованным и был демобилизован. Среди средневековых рыцарей, японских самураев и им подобных, более эффективной мотивацией становилась родовая или индивидуальная честь.

Как только развитие военной техники привело к тому, что большие пешие армии, вербуемые из широких масс населения, стали снова бить маленькие профессиональные армии, спрос на патриотическую мифологию снова возрос. В новое время государства, не создавшие собственных патриотических мифов, просто не смогли выжить.

Объяснить толпе бедняков почему они должны жертвовать собой ради возможности нескольких представителей элиты порулить новой провинцией это предельно сложная задача. Но она решается если объявить достижения данных привилегий группы элитариев интересами отчизны, а смерть за них долгом родине.

Тут важно еще раз подчеркнуть, что на бытовом и экономическом уровне общества-носители патриотической мифологии не жили лучше, чем общества ее лишенные. Скорее наоборот. Однако если наплевать на благополучие людей и рассматривать как единицу естественного отбора именно государство, то становится очевидным, что те государства, которым удалось сформулировать патриотическую мифологию, получали серьезные конкурентные преимущества над теми, где подобная мифология отсутствовала.

Ведь обработанная такой мифологией армия, стоит дешевле чем воюющая только из корысти, может быть более массовой и умирает с большей готовностью.

Все это пространное рассуждение я привел для иллюстрации двух тезисов:

1. Гражданский или этно-национальный патриотизм существовал отнюдь не всегда. Эта технология, вырабатывающаяся в результате естественного отбора государственных образований в периоды, когда развитие военных технологий предопределяло господство массовых армий.

В эпоху небольших дорогостоящих профессиональных армий (как сегодня) патриотический социотех, как правило, постепенно демобилизовался.

2. Для большинства современных россиян очевидна разница между не берегущим своей жизни викингом, верящим в Вальхаллу, жертвующим собой во имя Аллаха шахидом и патриотом приносящим свою жизнь на алтарь служения отечеству. Однако эта разница обусловлена исключительно определенной культурной оптикой. С использованием другой оптики все три случая – пример военной технологии, заставляющей своего носителя жертвовать жизнью ради абстракции. Очень успешной военной технологии. Гораздо более успешной, чем монгольский лук и даже заградотряды.