Это третья статья из цикла по мотивам книги Mikhail Khodorkovsky «Как убить Дракона. Пособие для начинающих революционеров». В прошлой части я постулировал, что Дракон в головах населения, и опрометчиво пообещал рецепты борьбы с ним. Попробую, в меру способностей, сдержать обещание, хоть собственно к тезисам Ходорковского текст ниже никакого отношения не имеет (в следующих двух частях я обещаю вернуться к обсуждению книги и экономическим вопросам, составляющим мою основную компетенцию).

1. В своей биографии я второй раз пишу серию статей по широкому кругу вопросов о том «как нам обустроить Россию». Первую подобную серию я начал писать осенью 2013 и закончил аккурат в марте 2014-го. (в первом комменте набор ссылок). Писал я предыдущий цикл до аннексии Крыма в ту прекрасную пору, когда модно было видеть корень всех российских бед в коррупции и других третьестепенных, но понятных населению, проблемах.

Уже в той серии статей основное внимание я уделил, проблемам господствующей в обществе мифологии, отсутствию социальных навыков, недостатку доверия и другим вещам, которые, на мой взгляд, влияют на траекторию развития страны больше, чем отдельные правовые институты. Уже в 2013-ом я говорил о том, что считать главной проблемой коррупцию или неравенство в стране, по городам которой разъезжают машины с наклейками «на Берлин», это все равно, что делать маникюр пациенту с острым аппендицитом. Маникюр может и не совсем бесполезен, но главный фактор риска очевидно лежит в иной плоскости. Уже в 2013 году, я писал что первым и самым важным шагом, который должен сделать президент ведущий страну к модернизации – отменить (резко сократить масштаб) празднования 9 мая.

Забавно, но я писал все это и близко не ожидая, что Россия умудриться начать полномасштабную войну. Я даже аннексию Крыма и близко не предвидел. В 2013 я считал стремление к «величию» страны, веру в «геополитические соображения» и «культ победы» главными проблемами России по преимущественно экономическим соображениям.

Мы строили трубопроводы не туда, куда экономически выгодно, а по «геополитическим соображениям», мы закапывали кучу денег, чтобы делать плохие, но «свои» самолеты, мы не пускали иностранцев в «стратегические отрасли» и делали бесчисленное множество других глупостей, которые довольно подробно описаны по ссылкам ниже.

Все эти глупости были обусловлены искаженной системой ценностей, в которой соображения «геополитических интересов» в глазах большей части населения регулярно оказывались выше соображений экономический эффективности и банального благополучия простых людей. Ценностные искажения в постановке целей и задач государственной политики, как минимум с середины 2000-х годов оказывали гораздо большее негативное влияние нежели любые искажения коррупционного характера. Что важнее: эти ценностные искажения были в равной степени присущи и большинству бюрократии и большинству ее критиков, и большинству российского населения.

Я это к тому, что даже если вынести за скобки текущую войну, проблема великодержавного шовинизма останется одной из ключевых и в условиях мирного развития.

2. Дракон в головах – это не только великодержавный шовинизм. Некоторых других составляющих я коротко коснусь в конце текста. Однако с учетом текущего момента говорить мы будем о лечении наиболее острой болезни. И для начала имеет смысл описать проблему в по возможности счетных параметрах.

На вопрос «чем может гордиться наша страна?» в разных странах отвечают по разному. В зависимости от методики опросов можно увидеть, что, например в Германии на первых местах идут система социального обеспечения (56%), демократическое устройство (34%) и экономика (32%). Историю при этом среди главных предметов гордости называет лишь 16% немцев.

Британцы гордятся в первую очередь здравоохранением и культурой, французы системой образования и культурой. История занимает стабильно 3-4 места, конкурируя с демократическим устройством (в зависимости от постановки вопроса результаты различных исследований разнятся, однако общая тенденция очевидна). Военная мощь находится далеко за пределами первой пятерки объектов гордости жителей большинства стран.

На этом фоне у Россиян первое место среди причин для гордости за свою страну стабильно занимает история, в первой пятерке, как правило, присутствуют размер страны, армия и природные богатства. Как главное достижение страны россияне безальтернативно выбирают победу во Второй мировой, а, например, англичане могут выбрать «внешний вид английских городов».

В сопоставимых исследованиях гордости за свою страну при простой шкале «очень горжусь/горжусь/совсем не горжусь» уверенно лидируют американцы, а россияне чаще занимают место где-то в середине списка. Однако если перейти к обсуждению конкретных исторических событий, и помимо предметов гордости спросить о том, чем в истории своей страны люди стыдятся, видны значительные отличия.

В частности, одно не очень репрезентативное, но чрезвычайно показательное, сравнение исторических оценок российских и американских студентов (на картинке) демонстрирует два факта: (а) американцы в среднем втрое чаще россиян склонны стыдиться чего-либо в совей истории; (б) все предметы стыда американцев связаны с неправедным применением силы американского государства/общества, в то время как 3 из 5 наиболее популярных повода для стыда российских студентов связаны с проявлениями российским государством слабости.

Другим заметным отличием россиян является гораздо большая, склонность идентифицировать себя именно со страной, а не с иными группами. Например, согласно опросу ВВС, лишь 4% россиян полностью согласны с утверждением «я чувствую себя больше гражданином мира, нежели своей страны». Это самый низкий показатель среди всех стран, участвовавших в опросе. Среднее значение подобного ответа по выборке 22%. Полностью не согласны с таким утверждением 40% россиян при 20% в среднем по выборке.

Нет места продолжать этот ряд, остановимся на том, что: (а) наблюдаемая иерархия предметов гордости, даже в самом демократическом государстве будет задавать совершенно другие приоритеты деятельности политиков; (б) «гражданин мира» с меньшей вероятностью поддержит конфронтацию и с большей кооперацию; (в) слабая рефлексия прошлых ошибок способствуют их повторению; (г) зацикленность на силе способствует большей поддержке населением силовых методов решения любого вопроса.

3. Методы лечения, в свою очередь можно разделить на 4 направления: историческое, художественное, политическое и идеологическое.

3.1 Фундаментом ценностных искажений россиян является историческая мифология. Не путать с исторической наукой. Речь об обывательских представлениях большинства населения о том, какова была история России, что в ней было хорошо, а что плохо, каких ошибок не стоит повторять и каким примерам стоит соответствовать. Мифология строится на популярных фильмах, книгах и исторических анекдотах, однако последние во все эпохи отталкивались от «общепринятого исторического знания», преподаваемого в школах и университетах. В этом знании важны не столько факты, сколько акценты и интерпретации.

Я пойду от локальных малозначимых примеров, к более важным. Сразу оговорюсь, что размер статьи не позволяет обосновывать мои исторические суждения, а также объяснять почему одни мифы, на мой взгляд, полезнее других. Помимо этого прошу воспринимать изложенное ниже как примеры, иллюстрирующие возможные направления действий «правительства реформаторов», а не как конкретные рекомендации, на исполнении которых я лично настаиваю.

3.1.1 Один из устойчивых мифов, поддерживаемых школьным преподаванием истории, звучит примерно так: «монголы нас победили потому, что их было больше, а мы были раздроблены. А потом мы объединились и смогли сообща победить монголов». Этот миф внушается нам с детства и играет немалую роль в обосновании тезиса о благотворности сильной централизованной власти в России.

В реальности монголы в 13 веке победили всех, до кого успели доехать. Включая страны многократно превосходившие русские княжества численностью населения и уровнем развития. С точки зрения объективной исторической действительности, степень раздробленности русских земель вряд ли могла сколько-нибудь повлиять на их способность противостоять монголам, как минимум в 13 веке. Более того, не сложно обосновать, что монгольские завоеватели превосходили русские княжества не столько численно, сколько технологически.

Если бы миф о монгольском нашествии был сформулирован в учебниках так: «монголы нас завоевали потому, что обладали технологическим превосходством, а когда мы смогли опередить их технологически, то избавились от ига», это было бы не большей натяжкой с точки зрения исторической науки, нежели текущее изложение материала. Однако подобное изложение закладывало бы иные представления о «хорошо и «плохо» в умах большинства. Не «нам нужна сильная централизованная власть, и все что ей мешает плохо», а «нам нужно технологическое развитие и то, что ему мешает — плохо».

3.1.2 Образы и состав «захватчиков» настолько искажены в традиционной исторической мифологии, что смещение акцентов в этом вопросе означало бы не замену одного искажения другим, а торжество исторической достоверности. Каким образом в числе «захватчиков» часто оказывается Карл XII — решительно непонятно. Если исходить из объективной исторической реальности, то «натиск» крестоносцев и шведов «героически» отраженный в 13 веке, как минимум, радикально преувеличен по своему значению, а большей частью просто выдуман. Если современная историческая наука видит данные события совсем иным образом – зачем повторять в учебниках очевидные мифы, к тому же формирующие вредные установки.

Война 1812 года у нас всегда преподается отдельно от «зарубежных походов русской армии» в рамках наполеоновских войн. Если война 1812 года – отдельное событие, то у ученика неизбежно сложится впечатление о том, что Наполеон немотивированно напал на Россию, которую хотел чуть ли не захватить(!?). Если же преподносить ее как один из эпизодов в череде войн, с акцентом на несколько предшествующих слабо мотивированных «нападений» России на Францию, то ученик легче придет к гораздо более близким исторической действительности объяснениям произошедшего. В диапазоне от «сами напросились» до «необходимости ликвидировать постоянную военную угрозу с востока».

3.1.3 История России преподается нам как история одного народа, и практически одного государства, просто переживавшего разные этапы и перерождения. Подобная подача материала неизбежно приводит к выводу о совпадении интересов данных двух сущностей и отсутствии альтернативы для русских кроме как существовать в единой стране.

Можно было бы больше говорить о том, что стало например с угро-финнами (а мы и их потомки), или превратностях судьбы и разным этапам государственности населявших/ющих страну тюркских народов. Следует уделять больше внимания цивилизационной альтернативе Великого Княжества Литовского и т.д. Задача состоит в том, чтобы разорвать представление единстве интересов государства и населяющих его народов, объяснить что существовали/уют и другие альтернативы. В том числе вне единого государства.

3.1.4 Господствующий исторический нарратив крайне благосклонен к принудительным модернизациям сверху. Причем данный нарратив был вполне сознательно усилен Сталиным, выступавшим заказчиком художественного и исторического оправдания Петра I и Ивана Грозного. Если попросить рядового россиянина назвать примеры модернизаций страны, то на первом месте окажутся Петр или Сталин. Гораздо более успешная и органичная модернизация Александра II заметно реже воспринимается как модернизация. Ровно как не уделяется должного внимания ненасильственным периодам роста экономического благополучия населения при Алексее Михайловиче, Елизавете или Хрущеве.

Самодурство – извинительная слабость модернизаторов. Каждый школьник помнит о том как Петр мило бреет бороды и заодно строит флот и модернизирует страну. Но никто не услышит рассказа о Николае I лично рисующем образцы того, как в империи должны выглядеть вывески булочных, а потом из аналогичных самодурских соображений вступающем самоубийственную войну со всей Европой. Репрессии Сталина или Ивана Грозного преподаются отдельно от их внешнеполитических и модернизаторских действий, в лучшем случае как издержки, гораздо реже, как причины неудач.

Благодаря совокупности художественных и исторических акцентов в голове большинства россиян прогресс и сильная авторитарная власть не только не находятся в противоречии, а воспринимаются как нечто взаимодополняющее (хотя в реальной истории обратных примеров, как минимум, не меньше).

3.1.5 Но все вышеперечисленное – частности. Главная, гораздо более глубокая, проблема – иерархия разных составляющих истории (внешняя политика, культура, быт) в восприятии исторического материала. Традиция исторической рефлексии в России начинается с Карамзина. Это первый опыт, когда сколько-нибудь численно заметный слой российского общества прочел и обсудил систематически изложенную историю.

История Карамзина это история жизни государей и их войн. Если открыть оглавление, то на сотню глав найдется меньше 10 названных не по имени князя/государя. Князья воевали, дружили, предавали присоединяли и теряли территории. Культура или повседневная жизнь большинства населения – лишь редкие отступления от основного сюжета.

«История России» Соловьева и «Курс лекций» Ключевского, вроде бы, двигаются в сторону более многостороннего взгляда на исторический процесс, с учетом его различных аспектов. Однако, и там правовые, экономические и культурные аспекты выступают в роли декораций для главных действующих лиц – князей и политических образований. Быт и условия жизни обычных людей находятся и вовсе на откровенной периферии повествования (за исключением доисторического периода, про войны и правителей которого просто не сохранилось информации).

Школьные и институтские учебники в подавляющем своем большинстве копируют ту же структуру подачи материала. Сначала история политическая (задающая разбивку на периоды), потом экономика и право, потом культура и уж совсем на задворках, если повезет, быт.

Мы изучаем историю политического образования и его лидеров, а не историю народа и его культуры. За это политическое образование, как за дворовую команду, мы с детства начинаем болеть, безотносительно к тому как сказываются его «успехи» на нашем собственном благосостоянии. И то, что хорошо для политического образования начинаем считать хорошим в политическом отношении, безотносительно к тому как это плохо для нас самих.

Мы имели бы совершенно другое восприятие истории и соотношения ценности государственных успехов и частного комфорта, если бы глава учебника про Петра I начиналась с подробного описания того как за время его правления изменился быт крестьян. Насколько они стали меньше есть, насколько больше работать на барщине и государственных стройках. Как проживали свою жизнь «забритые» в рекруты. Да даже о том как жило при Петре дворянское сословие в сравнении с предшествующими и последующими эпохами (две трети — всю жизнь в солдатах).

Рассказ про Сталина мог бы начинаться даже не с лагерей, а с беспристрастного описания быта рядового советского человека, норм питания и жилплощади, средней продолжительностью жизни. С обязательным сравнением с последующей и предшествующей эпохами, а также с другими странами того времени. Рассказ истории таким образом поменял бы в народном восприятии отношение, ко многим политическим деятелям. Оценки, например, Сталина и Хрущева поменялись бы на ровно противоположные.

Если мы попробуем выяснить, что осталось от учебников истории, фильмов и книг в голове среднестатистического россиянина, то увидим вполне себе карамзинскую оптику. Несколько сюжетов о славных подвигах русского оружия (половина из которых — чистый вымысел), несколько однотипных апокрифов о том, как Сталин говорил с Жуковым или Петр лупил Меньшикова, общая канва основных войн, и смутные объяснения причин вечно преодолеваемой отсталости. Других сюжетов в голове почти нет. Даже крепостное право и «тяжелая жизнь русского крестьянства при царизме» где-то на периферии, в разряде «издержек». Подобная оптика задает совсем иное отношение к захвату или потере территорий, допустимым издержкам и оправданным методам. Политики же в погоне за популярностью, лишь апеллируют к уже сложившимся представлениям.

3.1.6 Резюмирую историческую часть. Базовая задача состоит в том, чтобы население воспринимало исторические события сквозь призму их влияния на жизнь простых людей. В этой оптике самая успешная война в истории России – Крымская, после поражения в ней качество жизни населения начало стремительно расти. А условная Северная или Наполеоновские войны – не триумф русского оружия, а однозначно негативные явления, повлиявшие на жизнь простых людей в худшую сторону. Это влияние должно подаваться как вещь гораздо более значимая, чем любые территориальные приобретения.

Сверхзадача состоит в изменении господствующего мифа о том, что «на Россию вечно нападали завоеватели, и чтобы защищаться мы вынуждены были сплотится и нести жертвы. Подвиг народа в войнах обеспечил ему лучшую жизнь и величие» на миф «агрессивные правители России вечно нападали на соседей, из-за чего простое население несло огромные бессмысленные жертвы, и жило хуже чем могло бы».

Необходимо заметить, что даже если отталкиваться не от целей пропаганды, а от объективного исторического знания, то второй миф соответствует ему в гораздо большей степени, нежели первый.

Почти любая история в сознании большинства населения мифологизирована и избежать этого невозможно, однако оперируя одними и теми же фактами с той же степенью исторической достоверности можно строить совсем разные мифы.

3.2. Художественные средства

3.2.1 Важной составляющей дракона являются художественные образы, актуальные/популярные для большинства населения. Проще объяснить эту мысль набором примеров, нежели длинными силлогизмами.

Кинематографические образы профессора Преображенского и Шарикова сделали для изменения восприятия некоторых аспектов становления советской власти миллионами гораздо больше, чем любые умные книги о красном терроре. Две серии фильма «Брат» внесли немалую лепту в рост ксенофобии. Сериал «Менты» способствовал изменению отношения населения к силовикам после 80-90-х. Если посмотреть продукцию современного российского кинематографа, то революционеров в ней всегда финансируют злобные иностранцы, коммерсанты думают только о себе, а спецслужбисты о родине. Согласно апокрифу, любовь населения к Штирлицу однажды и вовсе оказалась ключевым аргументом при выборе преемника.

Т.е. речь не о русской культуре вообще, а о той ее части которая актуальна и востребована широкими слоями населения здесь и сейчас. Пускай разные умные культурологи пишут о том, что архетипические образы захватчика и защитника родной земли берут свое начало чуть ли не из «Задонщины», массовый читатель ее не прочтет. Масштабная ревизия культурного наследия не только невозможна, но и лишена практического смысла. Достаточно ревизии переднего плана поп-культуры.

Разговор о сознательном централизованном воздействии на содержание произведений искусства, вроде бы, отдает тоталитаризмом. Однако подобное направленное воздействие успешно осуществляли не только тоталитарные режимы, но и, например, современный Голливуд с его, по факту, квотами на героев/актеров определенного цвета кожи или сексуальной ориентации. Без всякой государственной цензуры невозможно представить, чтобы в современных США вышел фильм, в котором «хорошие» гетеросексуальные белые борются с «плохими» гомосексуальными афро-американцами. (Я сейчас не обсуждаю насколько это правильно, речь о том, что вполне рабочим вариантом является не только государственная, но и самоцензура отрасли).

Аналогично табуированными могут быть образы хороших военных или НКВДшников. Или напротив обязательным для любого фильма образ стремящегося изменить жизнь к лучшему предпринимателя, или иностранца искренне желающего принести блага цивилизации в Россию. Целесообразно развитие уже существующих позитивных образов (того же Преображенского в новых интерьерах) и создание новых привлекательных героев, которые не опираются в своих действиях на силу, не проявляют безжалостность для достижения поставленных целей, меняют среду в рамках частной инициативы и успешно оппонирют глупому государству. В своем цикле от 2013 года я уже писал о необходимости вместо военных фильмов снимать молодежные сериалы об успешных айтишниках, которые нравятся девушкам

Кинематограф – максимально далекая от меня тема. Сформулировать стратегию в данной области – задача профессионалов. Однако очевидно, что без существенной ревизии пантеона актуальных героев и антигероев качественная борьба с драконом невозможна.

3.2.2 Отдельно стоящей проблемой российской мифологии является тема Второй мировой войны и связанный с ней практически религиозный культ. От данной темы полностью уйти невозможно. Более того старые образы могут быть вытеснены только новыми.

Многие ритуалы «культа победы» настолько глубоко интегрированы в бытовые привычки общества, что бороться с ними прямолинейно контрпродуктивно. Однако отечественная история знает множество примеров эффективного смещения акцентов существующих практик: день Иоана Крестителя на Ивана Купалы, Новый год вместо Рождества, 4 ноября вместо 7-го.

Сложно отменить празднование дня Победы (более того, подобная отмена моментально превратила бы его в точку кристаллизации культурного сопротивления). Однако задача превращения этого праздника из дня триумфа в день скорби на горизонте десятилетий вполне решаема. Стилистика официальных мероприятий без громыхания техники но с речами памяти. Содержание выходящих к памятной дате художественных и документальных фильмов. Условный «бессмертный барак» или «последний адрес» (исключительно полезные сами по себе) должны не противопоставляться «бессмертному полку», а сливаться с ним. Оставляя общее ощущение о страшном времени, которое повторять не хочется.

Если бы фильмы про войну показывали не героически сражающихся солдат, а не менее героически выживающих в тылу женщин, отношение к войне также бы понемногу трансформировалось. Вместо героев и добровольцев — оболваненные жертвы пропаганды на фоне трагедий принудительно мобилизованных молодых отцов.

Здесь снова нет никакой нужды в искажении исторической памяти. Было и то и другое. Вопрос как расставляются акценты.

3.2.3 В рамках денацификации послевоенной Германии, когда телевизоры были редкостью, перед просмотром художественных фильмов в кинотеатрах обязательно ставили ролики с рассказам о военных преступлениях и других прегрешениях фашизма. При этом полицейские должны были не пускать на сеанс опоздавших, чтобы ролики вынуждены были посмотреть все. Опять-таки я не уверен в высокой эффективности подобных мер, и просто описываю один из возможных методов. Краткие, аналогичные рекламным, ролики о реальных фактах российской истории, включая ее последний эпизод, можно было бы принудительно включать в популярный контент различными техническими средствами.

Еще раз оговорюсь, что все сказанное – лишь иллюстрация возможных направлений, а не конкретные предложения.

3. 3. Идеологическая альтернатива

Упомянутый мной в прошлой части Янов считал, что потребность принадлежности к «великой державе» на обозримом горизонте времени изжить невозможно. Но ее можно заменить гордостью в достижениях иного типа. Как, например, японское общество после поражения во Второй Мировой стало гордиться своей способностью стать технологическим лидером. Этот путь для России был не так невероятен как может показаться из сегодня. Российская IT индустрия долгое время демонстрировала неплохую динамику и потенциал. Если бы не «геополитика» и искусственно созданные риски лет десять назад был шанс поднять достижения в данной сфере на щит государственной пропаганды, и может быть двинуться в совсем другую сторону.

Германия после Второй мировой была включена в проект общеевропейской интеграции, который обесценивал некоторые из предшествующих взаимных претензий. А также создавал новую «великую» общность, принадлежность к которой позволяла забыть/скрасить ощущение побежденных и во всем виноватых.

Я лично не вижу каких-то реалистичных идеологических драйверов способных успешно заместить великодержавие в головах россиян. «Стать нормальной страной» — цель недостаточно амбициозная. Однако тот факт, что я их не вижу, не значит, что их не существует.

3.4 Политические решения

В прошлой части мы говорили о том, что в стране, где большинство населения шовинисты, любая демократизация неизбежно приведет к тому, что демократическими методами к власти неизбежно придут политики, исповедующие шовинистическую идеологию. Решение данной проблемы возможно через ограничение людей определенных политических взглядов в избирательных правах. Однако любое подобное ограничение неизбежно столкнется с трудно решаемой задачей выяснить, какие взгляды люди исповедуют в действительности.

В этой связи, перспективной представляется следующая идея. Для подтверждения права голоса человек должен сдать экзамен по истории своей страны. Той самой истории с правильными акцентами, которую я описывал выше. Многие просто не будут тратить на это время. Кто-то из убежденных шовинистов выучит «правильные» ответы и обманет систему, но, тем не менее, будет вынужден ознакомиться и с альтернативной точкой зрения на реальность. Всем остальным также будет не лишним сместить в своем сознании некоторые исторические акценты.

Подобная практика мало чем отличается от существующей уже три десятилетия в некоторых странах Балтии системы, при которой заметная часть населения не получает гражданство просто потому, что не хочет/не может сдать экзамен по национальному языку. На государственных выборах они не голосуют, имея при этом все остальные гражданские права. Не сказать, чтобы это образец демократии, однако и каких-то неразрешимых проблем система тоже не спровоцировала.

Набор идей в этом направлении у меня разработан несколько более подробно, однако формат статьи просто не позволяет изложить его полностью.

4. Напомню, что дракон в головах не сводится исключительно к вопросам великодержавного шовинизма. Еще есть патернализм, высокая дистанция власти, низкий уровень доверия и способность к кооперации, а также много других проблем (представлений) преодоление которых не менее важно, чем построение институтов. Буквально несколько автоссылок

Про доверие все написанное мной 8 лет назад (5) (далее номер ссылки в комменте) без изменений актуально и сегодня. Про социальные навыки и мифы (6-7 там же) фактура несколько устарела однако представление о направлении движения задает.

Некоторые примеры успешного символического управления, в частности разбор теории разбитых окон и «американской мечты» как полезной составляющей национальной мифологии даны здесь (.

Отдельной проблемой, присущей многим странам догоняющего развития, является представление о своем «особом пути» или даже «исключительности». Его частным выражением является представление о том, что русские или, допустим, зулусы «не хуже» условных датчан в определённых вопросах. Где-то и правда «не хуже», а где-то подобное представление является главным препятствием на пути трансфера институтов.

В своей книге «Социальное неравенство» я подробно обосновываю мысль о том, что несмотря на то, что отдельный африканец/россиянин вполне способен сделать успешную карьеру на западе, и даже превосходить окружающих европейцев/американцев своими деловыми качествами, совокупность россиян/африканцев не всегда способна самостоятельно воспроизвести те успешные институты коллективного взаимодействия, которые были взращены в другой культурной среде. В силу разной склонности к кооперации, различии преобладающих стратегий конкуренции или разрешения разногласий.

Трансфер институтов существенно облегчается одновременным трансфером их «природных» носителей в управляющие системы. А любые представление об исключительности народа, или даже о том, что он «не хуже» подобному успешному трансферу препятствуют. Движение к цивилизация начинается с признания себя недостаточно цивилизованным.

Однако это отдельный большой разговор.