Эпопею с требованиями российского руководства к Западу предоставить «гарантии безопасности» можно рассматривать как тонкий политический ход, блеф или циничную спекуляцию. Однако чем больше слушаешь комментарии российских официальных лиц, тем яснее понимаешь: а ведь значительная часть российской элиты действительно боится «агрессии НАТО», воспринимая ее не как ими же выдуманную фикцию, а как вполне реальную угрозу. И этому мифу почти 100 лет

Дмитрий Некрасов Unfollow

⤢

Эпопею с требованиями российского руководства к Западу предоставить «гарантии безопасности» можно рассматривать как тонкий политический ход, блеф или циничную спекуляцию — и все эти составляющие в происходящем присутствуют.

Однако чем больше слушаешь комментарии разнообразных российских официальных лиц, от президента до клерков МИДа, тем яснее понимаешь: а ведь значительная часть российской элиты действительно боится «агрессии НАТО», воспринимая ее не как ими же выдуманную фикцию, а как вполне реальную угрозу. (Не стоит смешивать гарантии Запада бывшим республикам СССР от вмешательства Москвы в их внутренние дела с агрессией против собственно России. Первое более чем реально и тоже воспринимается в Кремле как отдельная угроза. Забавна вера в реальность второго).

Вспоминается апокрифическая история о том, как Рейган после разговора с кем-то из советских лидеров якобы сказал Тэтчер что-то вроде «да им требуется психиатр, эти сумасшедшие и правда думают, что это мы хотим на них напасть». Российская элита верит в определенный миф, и, что хуже всего, этот миф имеет ненулевые шансы оказаться самореализующимся прогнозом.

Попробуем разобраться с причинами возникновения и историей развития этого мифа, а также с тем, насколько он был в реальности обоснован на каждом этапе своего существования.

До начала ХХ ⁠века, при всей непростой истории ⁠отношений с европейскими державами, ⁠неприятии католичества или западного либерализма, российская ⁠правящая элита не была замечена ⁠в каких-то особых страхах перед военной агрессией некоего ⁠коллективного ⁠Запада. Дореволюционная аристократия ощущала себя полноценной частью европейской элиты, и, осознавая свою силу, скорее искала пространство для экспансии, чем воспринимала себя как потенциальную жертву чьей-то агрессии.

Ситуация изменилась на рубеже 1920-х, когда родился миф «о стране в кольце врагов», в логике которого мы продолжаем жить до сих пор, почти сто лет спустя.

Эпизод первый: Гражданская война. Рождение мифа

Мы все со школы знаем, что во время Гражданской войны «интервенты» пытались задушить молодую советскую республику и растащить страну на части.

В реальности пресловутая «интервенция 14 держав» состояла из:

1. интервенции австро-германо-турецких войск, которая была продолжением Первой мировой войны, а отнюдь не походом конкретно против большевиков. Сколько-нибудь серьезных боестолкновений с «центральными» державами у большевиков не случилось, да и не должно было, ибо большая часть этой «интервенции» осуществлялась в полном соответствии с условиями Брест-Литовского мира. От этой интервенции Советы в прямом смысле спасла Антанта (пусть и не преследуя подобной цели).

2. интервенции бело-поляков, бело-финнов и прочих бывших частей империи, воюющих за собственную независимость. С тем же успехом, что и Пилсудского, можно было записать в «интервенты» Петлюру с Махно и басмачами. Еще были бело-чехи, волею случая оказавшиеся на территории, охваченной гражданской войной, и стремившиеся выбраться оттуда любыми способами — их правильнее было бы назвать «аутервентами».

3. собственно интервенции Антанты и союзников. Она, во-первых, за исключением японской и румынской, никогда не преследовала целей захвата российских территорий. Более того, никто так последовательно не отстаивал недопустимость захвата территорий бывшей Российской империи иностранными державами. Во-вторых, после октябрьского переворота Антанта приняла официальное решение об избегании прямых боестолкновений с большевиками, и их в сколько-нибудь существенном масштабе и не случилось, а потери каждой из великих держав исчислялись сотнями, причем от всех причин. (Чуть более серьезные столкновения были с большевиками у румын и японцев, но и это в масштабе гражданской войны несущественно). В-третьих, она на первом этапе преследовала главной целью предотвращение захвата складов с амуницией немцами или промыслов Баку турками, а в последующем — обеспечение функционирования транспортной инфраструктуры и эвакуацию (в случае с американцами еще и недопущение аннексии японцами Дальнего Востока).

Понятно, что руководство англо-франко-американцев не испытывало симпатии к большевикам и предпочитало им более цивилизованные альтернативы — снабжало белых оружием и так далее. (Для понимания масштабов этой помощи стоит сравнить ее, например, с ленд-лизом. Если перевести все в доллары 1945 года, то собственно материальную помощь союзников антибольшевистским силам можно оценить примерно в 0,5 млрд долларов против 11,3 млрд помощи, полученной СССР во время Второй мировой. Причем белым поставлялось преимущественно то, что в избытке осталось после войны — то, чего, грубо говоря, было не жалко).

⤢

Однако в ходе Гражданской войны в России великие державы, и в первую очередь англо-американцы, действиями прямо продемонстрировали нежелание захватывать российские территории или сколько-нибудь серьезно напрягаться для уничтожения большевиков. Хотя возможности это сделать были. Один чешский корпус смог взять под контроль огромные территории. Польский поход продемонстрировал реальные возможности Красной армии воевать против сколько-нибудь регулярных войск. Маршал Фош оценивал перспективы военного разгрома большевиков так: «Особых трудностей не представится, вряд ли придется долго воевать». А Ленин так: «Нет сомнения, что самого ничтожного напряжения сил этих трех держав было бы вполне достаточно, чтобы в несколько месяцев, если не несколько недель, одержать победу над нами».

Против расширения интервенции на Западе были не только бастующие рабочие, про которых так любили писать советские авторы, это была и консолидированная позиция политической элиты. Пожалуй, единственным крупным политиком, последовательно отстаивавшим необходимость разгрома большевиков, был Черчилль (если бы к нему хоть кто-то прислушался, это предотвратило бы многие десятки миллионов смертей в ХХ веке, но сейчас не об этом).

И тем не менее — миф о «стране в кольце врагов» возник именно после Гражданской войны. Тут сошлось много факторов: миф о внешних интервентах добавлял большевикам легитимности и облегчал мобилизацию; один из базовых догматов марксистской идеологии состоял в неизбежности «классовой борьбы», в логике истинных марксистов «буржуины» были просто обязаны стремиться их уничтожить; вольно или невольно все действующие лица ориентировались на пример Великой французской революции: там была реакционная интервенция — значит, и здесь должна была быть.

На наш главный вопрос — насколько они и правда верили, что Запад всерьез стремился их уничтожить — уже в этот период нельзя дать очевидного ответа. С одной стороны, руководство большевиков не могло не понимать, что никакой Запад с ними серьезно не воевал, напротив, обошелся с ними мягче любых разумных ожиданий, однако догматизм и собственная пропаганда постепенно убеждали обитателей Кремля в другой картине мира.

Эпизод второй: «военная тревога 1927 года». Миф влияет на реальность

Все 1920-е СССР активно раздувает мировую революцию: поддерживает реальные вооруженные восстания в разных странах, финансирует террористов, снабжает не только оружием, но и военными советниками китайских коммунистов, повсюду, вплоть до Индии, активно тратится на антибританскую пропаганду, далее по списку.

В ответ «злые буржуины» во время голода 1920-х спасают несколько миллионов советских жизней беспрецедентной по масштабам продовольственной помощью. А Британия, в колониях которой ведется откровенная подрывная работа, разражается… дипломатической нотой. По факту Запад раз за разом ведет себя гораздо мягче, чем можно было бы ожидать в ответ на поведение советского правительства.

Помимо этого, очевидно, что «задушить» оправившееся от потрясений Гражданской войны, экономически окрепшее и политически консолидировавшееся советское государство образца 1927 года было уже гораздо сложнее, чем в 1919-ом. Если не сделали тогда — зачем было пытаться в 1927-ом? Более того, никаких реальных причин считать, что Британия образца 1927 года готовится к войне с СССР, не было в принципе. Военные расходы в этот период сокращаются, любые разговоры об ответе на советскую подрывную деятельность сводятся к торговым и дипломатическим санкциям.

И тем не менее, в 1927 году вся мощь советской пропагандистской машины начинает раздувать угрозу скорой и неминуемой войны с Англией. Помимо истерии в прессе увеличиваются военные расходы, активизируются военные учения, и прочее подобное. Забавно, но в этот момент вокруг СССР и правда существуют враждебные страны, имеющие к нему явные или скрытые территориальные претензии: те же Польша, Япония, Румыния. Но воевать СССР готовятся именно с Англией, которая и в страшном сне не планирует никаких интервенций. А про угрозы поляков с румынами говорят преимущественно как о прислужниках английского империализма. Ничего не напоминает?

И снова вопрос: советское руководство сознательно выстраивало эту линию пропаганды или и правда считало, что Англия неизбежно на них нападет? Тут можно вспомнить про внутриполитические игры Сталина, который умело использовал «военную тревогу» для усиления собственных аппаратных позиций. Однако тот факт, что подобная вымышленная угроза легко продавалась внутри страны, говорит о том, что к тому были причины.

Стоит пару слов сказать о последствиях «тревоги». Раздувание военной угрозы было важным аргументом для реализации наиболее радикальной версии коллективизации и ускоренной индустриализации, способствовало развитию шпиономании и расширению репрессий.

⤢

Виктор Дени. Наш ответ вредителям-интервентам. Плакат 1931 года

СССР первым, за 6 лет до прихода Гитлера к власти, начал резко наращивать военные расходы в условиях, когда весь остальной мир (за исключением разве что Японии) их последовательно снижал. В середине 1930-х СССР имел имел сопоставимое, если не большее, количество танков и боевых самолетов, чем весь остальной мир в совокупности.

Да, потом это пригодилось в войне с Гитлером, но ее ведь могло бы и не случиться. Более того, именно стремительное военное усиление СССР способствовало тому, что многие и в Германии до 1933 года, и у англичан и французов после 1933 были более склонны попустительствовать Гитлеру как противовесу коммунистической угрозе.

Эпизод третий: 1945–1962. Миф — часть реальности

В общем-то и во время Второй мировой, если бы англичане и американцы воспринимали СССР как экзистенциальную угрозу, которую стоит обязательно впоследствии уничтожить, они могли, во-первых, остановить ленд-лиз в 1943 году, сразу после того как угроза быстрой капитуляции СССР отпала; во-вторых, сконцентрировать силы сначала на Японии, выделяя минимум ресурсов на бомбардировки Германии; наконец, ждать появления атомных бомб или просто высадиться позже, наблюдая за мясорубкой на восточном фронте.

То есть если бы англичане и американцы готовы были на сколько-нибудь существенные потери/риски ради ослабления/последующего уничтожения СССР, они имели все возможности принять капитуляцию Германии в момент, когда восточный фронт был бы где-то под Смоленском (где он и находился по факту на момент высадки в Нормандии). Вместо этого они выполнили множество обязательств перед СССР, которые могли не выполнять, от символических до вполне реальных.

А после войны начался минимум 10-летний период, когда сначала у американцев была атомная бомба, а у СССР не было, а потом у США было на порядки больше атомных бомб при полном отсутствии у СССР средств доставки зарядов до США. По состоянию на июль 1945-го в рамках Манхэттенского проекта планировалось производить 7 зарядов в месяц уже в декабре 1945-го и «в разы больше» в первой половине 1946-го. Т.е. минимум сотня бомб могла бы быть готова к концу 1946-го.

В реальной истории с завершением войны производственные планы резко сократили, но и в реальной истории в 1950-м у США было 300 зарядов против 5 у СССР, а в 1955-м 2400 против 200 — при том что хотя бы теоретические возможности доставить единичные заряды до собственно американской территории у Советов появились лишь во второй половине 1950-х.

В общем, если бы американцы и вправду хотели уничтожить СССР военными методами, у них довольно долго была возможность это сделать с минимальными потерями (как минимум собственно для американцев). При серьезности подобных планов бомбы на Москву должны были упасть край в 1949-м, сразу после известий о советских испытаниях. И если они не упали тогда, с рациональной точки зрения странно было ждать, что в 1962-м американцы вдруг сбросят их первыми.

В свою очередь Москва, при наличии политической воли, минимум дважды имела приемлемую возможность перейти к модели гораздо менее конфликтного сосуществования с Западом. Мы все помним, что холодную войну начал Черчилль, однако и Фултонская речь, и доктрина Трумэна были реакцией на вполне конкретные действия по советизации Восточной Европы, которых можно было бы избежать, если бы СССР реально боялся конфронтации. Спустя 10 лет Хрущев, после встречи в Женеве и визита в США, был в полушаге от полноценной разрядки. Тем не менее ситуация снова вернулась на привычные рельсы.

Конечно, «карибский кризис» на фоне других эпизодов выглядит самым не надуманным. Во-первых, был совершенно конкретный и понятный мотив защиты кубинского сателлита. Во-вторых, в отличие от Англии 1920-х или современного Запада, США начала 1960-х и правда воспринимали СССР как экзистенциальную угрозу и всерьез прорабатывали военные сценарии (а еще демонстративно летали над советской территорией и тому подобное), хотя голоса в поддержку превентивного удара всегда оставались маргинальными. Даже в момент наличия всех возможностей стереть с лица земли все советские города в США господствовала «доктрина сдерживания», не подразумевавшая прямой конфронтации.

Однако мотив советского руководства «уравновесить американскую угрозу» был важной составляющей карибского обострения. И этот мотив почему-то возобладал в тот момент, когда СССР впервые за 12 лет приобрел возможность если не равнозначного ответа, то по крайней мере нанесения противнику неприемлемого ущерба, что с точки зрения любой логики угрозу снижало. Более того, из всех рассматриваемых периодов конец 1950-х был моментом наименьшей уязвимости СССР к любым мерам «экономического удушения»: нефть в гигантских объемах еще не экспортировали, зерно — уже, зависимость от импорта технологий была минимальной за всю российскую историю.

И снова в период относительной слабости «противостояние угрозе» и ее нагнетание было меньшим, нежели в момент, когда угроза объективно уменьшилась, а силы несколько выровнялись.

Эпизод четвертый: конец 1970-х. Миф предопределяет реальность

В конце 1970-х СССР находился на пике геополитического могущества. Наконец достигнут паритет по числу зарядов. Достигнуты соглашения по ПРО и иные элементы «разрядки». США проиграли войну во Вьетнаме. На Западе господствуют антивоенные настроения.

В отличии от других эпизодов, этому не предшествовал момент, когда «Запад мог бы уничтожить, если бы захотел». Однако соотношение сил в конце 1970-х выглядело для СССР гораздо более выигрышным, чем за 10 лет до того. И военное превосходство Запада, и психологическая готовность это превосходство использовать радикально сократились. С точки зрения любых рациональных соображений угрозы в принципе не существовало.

И вот на заседании Политбюро по ситуации в Афганистане министр обороны Устинов говорит о том, что ЦРУ предпринимает усилия по созданию «новой Великой Османской империи» с включением в нее южных республик из состава СССР; о размещении в Афганистане американских ракет типа «Першинг»; о возможности использования афганских урановых месторождений Пакистаном и Ираком для создания ядерного оружия и тому подобное. Снова СССР «в кольце врагов» и надо немедленно «обороняться». Вторжение в Афганистан преподносится как защитное действие.

Понятно, что военные в любых странах всегда склонны преувеличивать угрозы, чтобы обеспечить себе дополнительные бюджеты. Однако мы возвращаемся все к тому же вопросу: насколько Устинов реально верил во все эти угрозы и необходимость именно «защиты» от них? Почему члены Политбюро не предложили маршалу подлечиться, а решили приступить к «обороне» в Афганистане?

Эпизод последний: современность

Фабула всем известна и подробного пересказа не требует. Подчеркну лишь, что если бы коллективный Запад и правда вынашивал планы уничтожения или захвата России, то более удобное время, чем 1990-е, придумать, наверное, сложно.

Однако в период российской слабости усилия Запада (пусть и не столь энергичные, как могли бы быть) снова были направлены на предотвращение хаоса, стабилизацию, передачу России всего ядерного потенциала СССР, кредиты, гуманитарную помощь и т.д. И снова в период максимальной слабости тема западной угрозы в публичном пространстве и риторике Кремля отсутствовала. И снова, как только баланс сил чуть-чуть изменился и все рациональные аргументы сложились в пользу того, чтобы обитатели Кремля чувствовали себя более безопасно, тема западной угрозы вновь стала раздуваться. И дело не столько в пропаганде, направленной на народные массы: эта угроза чем дальше, тем больше кажется реальной самой российской элите.

За все те годы, когда описанный сюжет несколько раз повторялся, Запад в своем поведении был более чем последователен. Раз за разом он был готов всячески поддерживать стремление советских/российских сателлитов к большей самостоятельности, а национальных окраин — к независимости. С гораздо меньшей охотой и меньшими ресурсами он был готов поддерживать собственно российские силы, декларирующие приверженность определенным ценностям. Он пускал в ход (вяло и неэффективно) экономические санкции. Но ни разу, даже имея все возможности, англо-американцы не пытались ни захватить какие-то российские территории, ни буквально ликвидировать страну как геополитическую сущность/военную угрозу. Каждый раз в той или иной форме воспроизводилась доктрина сдерживания — и не только в отношении России. Черчилли и раньше-то были дефицитом, а нынешние западные политики — сплошь Чемберлены.

Стабильна и другая половина уравнения: в сознании российского руководства угроза каждый раз увеличивается тем больше, чем меньше к тому объективных предпосылок. И даже если в каждой конкретной итерации в российской внешней политике присутствует элемент расчета или игры, тот факт, что заметная часть российской элиты и правда верит в подобную угрозу, является самостоятельным фактором развития ситуации.

Если ваш сосед по лестничной клетке считает, что вы через стену облучаете его космическими лучами смерти, то вряд ли у вас получится убедить его в абсурдности его предположений логическими аргументами. А если поведение соседа непредсказуемо, возможность воздействовать на него ограничена и вам с ним все равно жить рядом, то обсуждение гарантий «прекращения облучения» не бессмысленно. Более того, если обклеивание ваших собственных стен фольгой позволит уменьшить вероятность эксцессов со стороны соседа, то и эта мера может казаться практически разумной.

Беда в том, что всегда есть риск попытки соседа «ликвидировать угрозу лучей» (ну или ваших собственных превентивных действий). Поэтому лучше бы, конечно, соседу подлечиться.